Герда Грау - Серый как пепел

Тех, кто подавал документы в училище, Лаудер называл икрой. Каждый год их приносило к дверям тоннами, привлеченных красивым названием и романтикой, а после первого года обучения оставались единицы. Кто-то не выдерживал курса физической подготовки, кто-то понимал, что поторопился с выбором профессии, кого-то отсеивали по медицинским и прочим показателям. Он даже не различал их имена до второго курса, когда из стадии икры они переходили в разряд мальков, не видел смысла напрягать память. На втором курсе тренировки становились жестче, предметов появлялось больше, и они были сложными. В этот год легче жилось школьным зубрилам и маменькиным сынкам, которых родители баловали карманными деньгами, остальные грызли казенный паек и мечтали о шоколадках. Тех, кто так и не смог заставить себя перейти на белковые концентраты, тоже отсеивали в конце концов, но для них это было всегда неожиданностью. Оставшиеся получали от него клички, которые носили до окончания училища.

О том, что они тоже дают ему клички, он не задумывался до тех пор, пока не услышал, как один из курсантов, не заметив его появления, за глаза назвал его «венгерским жуком». Он подозвал наглеца к себе и велел ему двести раз отжаться узким хватом. Расчет был на то, что трицепс откажет гораздо раньше и без предупреждения, и сопляк разобьет нос об пол, который ему придется мыть потом каждый день в течение месяца. Весь взвод смотрел, как провинившийся опускается и поднимается у ног Лаудера, сначала быстро, потом медленнее, и уже совсем с трудом на восьмом десятке. В какой-то момент он просто замер, и Лаудер из жалости нажал ему ногой на спину – пусть уже шлепнется скорее, но понял, что придавить его к полу не может, сопляк сопротивлялся.

— Позвоночник сломаю, — тихо предупредил его Лаудер. – Ложись.

Но тот продолжал держаться в паре сантиметров от пола. Лаудер видел мокрые волосы у него на макушке, видел, как дрожат у него мышцы. Он пнул носком ему в сгиб руки, и упрямец завалился на пол, хватая воздух ртом.

— Фамилия? – спросил Лаудер.

— Эндрюс.

Вечером Лаудер запросил его личное дело из секретариата на свой пад, полистал, пробежал глазами анкету – в графе отец прочерк, мать имеется, братьев-сестер нет, рост сто семьдесят, вес шестьдесят восемь. Свою кличку Головастик получил не за выдающиеся умственные способности, их как раз не было, а за довольно редкий оттенок цвета волос, ставший заметным, когда курсантам разрешили носить стрижки, а не ежики, сделанные машинками – серый, как пепел.

В следующий раз они пересеклись на практическом занятии, посвященном возможностям мозга. Курсанты любили эти лабораторные работы, дававшие потом неисчерпаемое количество поводов для насмешек над несчастными добровольцами, публично садившимися в лужу. На стороне Лаудера были достижения химии и высокоточная техника, у них — только природные данные, и результат был предсказуем.

Лаудер нарочно вызвал щуплого Головастика — вес был нужен небольшой, вкатил ему в плечо дозу анестетика под видом средства, улучшающего чувствительность кожи, и придавил его шею полупрозрачным листом, искажавшим то, что человек мог увидеть под ним, скосив глаза, а видеть он мог только свои коленки и руку в бионической перчатке, лежавшую на них. Передаваемые через перчатку импульсы воспринимались мозгом как сигналы раздражения кожи и нервов, и Головастик напрягся, пытаясь разгадать подвох – он чувствовал и называл вслух то, что ощущал, и не понимал, почему остальные с каждым его ответом хохочут все громче. Секрет был довольно прост — рука ему не принадлежала, это был муляж, который демонстрировал способности мозга к самообману.

— Внушаемость один из самых верных признаков слабака, — насмешливо сказал ему Лаудер, опуская искажающий экран и отодвигая искусственный манипулятор в сторону.

— Я ее чувствовал, — мрачно возразил Головастик.

— А я Папа Римский, — согласился Лаудер. — Подумай о смене профессии, малек.

Лаудер с интересом ждал, на что именно толкнет его обида, про себя решив, что за любое ее выражение отчислит его текущим днем. Но Головастик молчал, только смотрел исподлобья светлыми до прозрачности глазами, которым уже научился с момента их первой стычки придавать абсолютно ничего не выражающий вид. Лаудер даже решил, что потехи не будет, когда аудитория вдруг восторженно взвыла — механическая рука поднялась и сложилась в неприличный жест.

И пока все ржали и хлопали, Лаудер нащупывал в кармане пульт от манипулятора, чтобы убедиться, что это случайное нажатие кнопки приказало руке сделать то, что вызвало такой восторг у курсантов, а вовсе не невзрачный Эндрюс.

Серый, как пепел.

По окончании второго курса шел самый серьезный отсев, зачетная неделя растягивалась на месяц, объем сдаваемого материала был огромен, и никаких скидок никому не делалось. Курсанты нервничали и теряли последние остатки самообладания, требуемые для успешного перевода на третий курс. Лаудер даже коллекционировал их выдумки, от миниатюрных гаджетов до химических стимуляторов. Первое никому не могло помочь в силу того, что информационный вакуум в аудитории обеспечивал сам Лаудер, вторым они не умели пользоваться правильно, и медицинская бригада то и дело снималась по вызову прямо на экзамен. Отчисляли помимо не сданных дисциплин за нервные срывы, за проявленные неадекватные реакции, за пропуск занятия и даже за опоздание. Такая обстановка выбивала всех, кто в стрессовой ситуации терял способность контролировать себя, численность взводов стремительно сокращалась до пяти-шести человек против набранных пятнадцати, и это было нормально к последнему экзамену.

— Не сдадим, — сказал Клещ, опускаясь на койку и обводя глазами собравшихся в кружок возле него товарищей. — Ладно бы вызубрить эти векторные штуки, но у Лаудера задачи не по учебнику.

— Сдавали же как-то предыдущие курсы, — тоненько пискнул Водомерка.

— Ага, сдавали, — сказал грубый Карась, — один к тридцати, а нас тут шестеро. Сам посчитай вероятность того, что два года учебы пойдут коту под хвост. Это не считая позора, когда каждая собака будет знать, что тебя вышвырнули с Аайи, как кретина.

— А если больным притвориться? — предложил Комар. — Пропустить его экзамен, а на пересдачу может кого-нибудь другого поставят?

— Размечтался, — заржал Муха, — его же и поставят, только вряд ли у тебя будет больше шансов. На пересдаче народу меньше, а преподы злее, им тоже отдыхать хочется.

— Да ты еще попробуй заболеть так, чтобы прокатило, — хмуро добавил Головастик, припомнив недавний эпизод.