Николай Феофанов - Таганай

– Очень приятно, – вообще безо всякого выражения сказал Листровский и в среднем для себя темпе протянул руку для приветствия. – Капитан Листровский.

Моляка взял вдруг паузу, по-прежнему улыбаясь, и глядя прямо в глаза Листровскому. Доктор выдержал паузу ровно настолько, насколько она могла показаться приличной и не оскорбительной, и пожал руку капитану КГБ.

– Очень приятно, – четко отделив слова, ответил на приветствие Моляка.

Шакулин наблюдая за всем этим со стороны внутренне выдохнул, когда Моляка таки протянул руку, не став медлить еще одну-две секунды, хотя от него вполне можно было того ожидать. «Хитрый психологический ход, – подумал он. – Вот только, пожалуй, лучше не с Листровским, если конечно ты, Моляка, не самый гениальный гений из всех психиатров».

– Ну, где наш больной? – осведомился капитан, предпочитая не проходить дальше в кабинет доктора.

– В отдельной палате, как и приказал ваш начальник сегодня утром, – ответил Моляка.

Кгбэшники переглянулись между собой.

– Какой начальник? – с подозрением уточнил Листровский.

– Полковник Латышев, слышали о таком? – При этих словах Листровский ухмыльнулся про себя, а Моляка продолжил: – Нам здесь целый инструктаж провели его работники, в конце которого я, еще два доктора и три сестры, которые будут присматривать за Коробовым, были подписаны этими товарищами на неразглашение государственной тайны. Никогда бы не подумал, – с иронией продолжил Моляка, – что, работая в психиатричке, прикоснусь к государственной тайне. – Он сверкнул глазами.

Оба чекиста прилично призадумались. Листровский понял, что в общем-то ничего неожиданного не произошло, Латышев и его подчиненные просто очень быстро, даже слишком быстро, делают свою работу – максимально ограничивают возможности выхода информации за пределы определенного круга людей. В принципе, это нормально. Вот только в пасть к волку полезут все равно они с Шакулиным, а не кто-то другой.

– А вы, доктор, лучше пореже говорите о том, что обладаете государственной тайной, – жестко проговорил Листровский, желая слегка осадить слишком вольготно державшегося перед ними Моляку. «Слишком уж ты весел, лысый врач», – пронеслось в голове капитана.

Моляка все уловил очень точно, его выражение лица в момент приобрело деловой вид.

Листровский взял небольшую паузу, сделал пару шагов внутрь кабинета, осмотрел его обстановку и снова повернулся к Моляке.

– Что сейчас делает больной? Мы хотели бы к нему пройти.

Моляка почти открыл рот для ответа, когда Листровский добавил:

– Кстати, а полковник или его люди заходили в палату?

Доктор отрицательно покачал головой.

– Нет.

Листровский еще немного помедлил, глядя в пол.

– Ну, хорошо, тогда пройдемте к нему.

Они поднялись на следующий этаж, прошли через какой-то надземный переход и попали в другой корпус, в котором, собственно, и содержались сами больные. Все те же бледно зеленые цвета продолжали преобладать на стенах помещения, однако здешние коридоры были намного путанее и вертлявей, чем в том корпусе, из которого они вышли. Шакулин иногда останавливал взгляд на встречавшихся по дороге людях в пижамах, пытаясь во внешнем облике определить, насколько нездорово их душевное здоровье, но внешне все встретившиеся вели себя обычно.

В коридорах был минимум мебели, точнее ее вообще не было, одни голые стены.

– Прошу вас, – Моляка остановился перед входом в палату 17 и жестом предложил чекистам войти туда.

В достаточно просторной комнате, посреди которой прямо у окна стояла кровать, царило полное безмолвие. На койке, опершись спиной на подушку, сидел человек лет сорока-сорока пяти. На нем была серо-белая пижама в какую-то мелкую полоску. Волосы на голове не расчесаны, говоря конкретней, они слиплись, и очень походили на копну сена. Отсутствующий взгляд Коробова был направлен на свои ступни, которые как маятники двигались из стороны в сторону.

– Насколько я понял, – чуть кашлянув, начал Моляка, – это теперь его любимое занятие, болтать ногами и пялиться на них.

Коробов не обращал на вошедших абсолютно никакого внимания, будто в комнате по-прежнему был только он один, а также его веселые подвижные ступни.

– Алексей Алексеич, а вы с ним проводили уже какие-нибудь процедуры? – Шакулин повертел своей ладонью, видимо так виртуально изобразив процедуры.

Образность движения понравилась Моляке. Он, по-доброму усмехнувшись, повторил его.

– Нет, процедур провести не успел, как таковых.

Листровский решительно, даже не стараясь приглушить свои шаги, которые гулко отозвались эхом в пространстве полупустой палаты, подошел вплотную к кровати Коробова. Шакулин и Моляка пока остались на своих местах, почти у входа.

Капитан склонился над Коробовым, и несколько раз махнул рукой перед его лицом. На мгновение движение ступней больного приостановилось. Моляка аж заинтересованно уставился на эту картину, на его быстро изменившемся лице читалось что-то вроде: «Как вам это удалось!» Похоже, с момента вчерашнего вечернего поступления Коробова в стены данного учреждения, Моляка и сотоварищи так и не смогли добиться от больного ничего дельного. Однако заминка с маятникообразным движением ступней длилась недолго, всего секунд десять, после чего ступни снова отправились в свою нирвану вместе с мозгом хозяина.

– Что с ним, доктор? – прямо спросил Листровский, и одновременно резко показал пальцем в Коробова.

– Пока это все, что мы от него видели, – Моляка тоже подошел к кровати и встал прямо у ее изножья.

Луч света, лившегося из окна палаты, приятно блеснул на гладко выбритой лысине Моляки, когда тот наклонил голову вниз и, следуя движениям ног Коробова, сам стал демонстративно поворачивать своей головой то вправо, то влево. Пантомима кончилась быстро. Моляка посмотрел на Листровского и пожал плечами.

– Да, но ведь вы же мне буквально четыре дня назад, – с этими словами Шакулин присоединился к высокому собранию при кровати Коробова, – говорили, что он, дескать, в свердловской клинике рассказывал о неких голосах, которые слышал на Таганае перед нападением?

– Так и было, – подтвердил Моляка, – после выхода из комы больной вел себя временами вполне адекватно. Разговаривал, реагировал на вопросы врачей. Однако по ночам часто впадал в определенного вида припадки. Иногда совершенно жуткие. Состояние постепенно ухудшалось, он переставал воспринимать окружающих, и вот, месяц назад его распорядок дня сократился до двух возможных времяпрепровождений: сон, опять же иногда с припадками, и вот это. – Моляка кивнул на ноги Коробова. – На него даже гипноз не действует, он просто не понимает его.