Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

Стратег и его турмархи были высшим законом, военной силой фемы, обеспечивающей ее защиту и поддерживающей порядок. Они же получали большую часть дохода от золотодобычи. Второе место в этой иерархии занимали имперские торговые компании, а также динаты - крупные землевладельцы, способные влиянием и военной силой подтвердить права на свои земли. Дальше шла администрация муниципалитетов и владельцы мастерских, а также назначенные самим императором сборщики налогов и прочие «контролирующие» соблюдение имперских законов и поддержания власти императора чиновники. Все остальные, низшие сословия, были бедны и почти не имели никаких прав по сравнению с высшими. Здесь почему-то особенно чувствовалась эта разница, как ни в одном другом уголке империи, где свободного гражданина, пусть даже самого последнего подмастерья или крестьянина, не могли убить без суда и следствия по обвинению в «нарушении законов военного времени» или по любому другому подозрению. Стратиоты – рядовые солдаты фемы выглядели знатными людьми по сравнению с прочими фемами империи и владели обширными наделами с приписными крестьянами и рабами, вместо казарм, как положено в военное время, нередко проживая в загородных виллах, получая неплохие деньги от своей земли и из казны стратега.

Неудивительно, что к моменту нашего прибытия, разжиревшие и обнаглевшие от золота и власти военные, динаты и монополизировавшие торговлю гильдии принялись соперничать друг с другом за еще большую власть и богатство. Разбираться с ними нужно было легионам путем полного уничтожения, а не шести десяткам не самых влиятельных людей империи, только и способных пожаловаться императору на самоуправство и беззаконие, воцарившееся в землях Ауреваля.

Так устроился я в этом странном городе, чередовавшем величие с грязью и богатство с нищетой. Дом мой находился на возвышении, и потому грязь его не касалась так сильно, как все прочие кварталы, находящиеся в низине, и я мог дышать относительно чистым воздухом, недоступным тем, кто проживал внизу. По соседству располагались виллы каких-то знатных патрициев, а может, обычных купцов, так просто и не определить. За их высокими каменными оградами виднелись тонкие шпили и узкие витражные окна, нелепо сочетающие в себе черты дворцов и замков. Архитектура их так отличалась, что невозможно порой определить, из каких земель прибыл человек, здесь проживающий, и к тому же, большая часть этого напускного лоска виделась мне полнейшей безвкусицей, не идущей ни в какое сравнение с пленительно-прекрасным ансамблем Стафероса. Богатые люди, живущие на этом пятачке красоты, были заносчивые и жадные, бедные же, проживающие в трущобах вокруг, вопреки народным сказкам о бедном благородстве – злые и недальновидные, готовые перегрызть горло любому, кто решится пройтись по их владениям без охраны. Не раз и не два эта братия нарывалась на острие моего меча, надеясь с кирками и камнями одолеть одинокого путника, и неизменно в страхе убегая, как только один или двое разбойников падали замертво, или отползали, подвывая, смертельно раненые. Через некоторое время мне это страшно надоело, и я нанял двух громил, наёмников откуда-то из восточных провинций, судя по цокающему акценту и манере выбривать бороду до подбородка.

Передвигаться в паланкине, как это делали местные богачи, подражая традициям старой империи, я не собирался, и потому послал слуг с распиской забрать моего Хлыста, прозябавшего в стойлах казарменной конюшни. Гордый конь, казалось, ничуть не скучал по моему отсутствию, в общем-то, как и остальные мои домашние любимцы: охотничьи псы и домашние коты, сколько их ни было за всю жизнь. Все они почему-то крайне равнодушно относились к моему присутствию, равно как и к отсутствию, и иногда мне начинало казаться, будто меня и вовсе для них не существует.

Альвин пришел в моё жилище через несколько дней после моего переезда, снова пьяный и с двумя девушками сомнительного происхождения. Я выставил его за дверь в ту же минуту, не без помощи моих новоиспеченных телохранителей, конечно. Только я мог себе позволить так обращаться с Альвином, наследником одного из самых знатных и богатых родов империи, и хотя обида его каждый раз казалась неподдельно искренней, через пару часов он уже отходил. Так вышло и в этот раз. Через три четверти часа мой друг снова заявился к порогу моего дома, уже без девушек.

- Твоя праведность когда-нибудь сделает тебя святым, - с порога заявил он, немного покачиваясь, как моряк, сошедший на берег.

- Ты же знаешь, я терпеть не могу бордельных девок.

- А как же ты тогда свои потребности утоляешь, святоша? Рукоблудишь понемногу? – рассмеялся Альвин в ответ, пытаясь снять измаранные густой грязью сапоги под причитания вышедшей с метлой в руках кухарки.

- Для этого не обязательно идти в грязный и шумный публичный дом. Куртизанки куда лучший выбор, они, по крайней мере, достаточно изысканны хотя бы для того, чтобы не рыгать, нахлебавшись пива. А лучше женись, наконец. У тебя-то уж точно не будет отбоя от самых красивых и знатных дам империи.

- Кто бы говорил, - едва слышно буркнул Альвин.

Не став развивать эту тему, он прошагал в обеденную залу, где слуги уже приготовили стол для небольшого ужина. Покрытые изящными фресками с изображениями жизни святых императоров стены с первого же моего появления в этом доме покорили моё сердце, и здесь я мог сидеть часами, созерцая раскрывающуюся и будто живую историю с ее невыразимым разнообразием образов и лиц. Альвин же даже не взглянул на всё это великолепие, с ходу усевшись за стол и принявшись поглощать еду с деликатностью борова, голодавшего неделю. Такое поведение моего друга считалось обыкновенным, хотя ни разу я не видел у него подобные манеры ни на одном из официальных мероприятий. Напротив, на устраиваемой даже самым низкородным патрицием пиру, Альвин представлял собой саму изысканность и был гордым сыном тысячелетнего рода: деликатным, остроумным и непоколебимо аристократичным. Только в моем присутствии он мог являть миру то, что приходилось годами скрывать за рамками морали и воспитанности. Не скажу, будто он был свиньей по своей натуре или, как можно подумать, презрительно относился ко мне, но просто его до самых костей творческая натура не терпела никаких рамок, как в искусстве и его ремесле, так и в этикете, и потому он упорно эти рамки крушил в тайне от остальных, наслаждаясь мимолетной свободой от правил и законов. И потому, что только со мной он мог позволить преодолеть эти границы, меня же он любил больше всех, кого знал, даже более своей матери и отца.

- А я ведь не просто так пришел, - покончив с ужином и утерев рот рукавом, наконец произнес Альвин.