Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

Впрочем, ноги я всё-таки переломал, свалившись на целую гору камней. Хорошо хоть в переносном смысле этого слова, иначе история моя наверняка завершилась бы в этом грязном и непривлекательном месте, оказавшемся-таки канализацией, пусть и давно заброшенной. Ноги болели и не желали слушаться, но страх гнал меня прочь, и всё тот же коридор перед глазами уводил меня дальше в темноту, заставляя спотыкаться, падать, снова подниматься и бежать, бежать… В полной темноте я едва ли мог в полной мере осознавать, в каком направлении двигаюсь, и только шершавые стены подсказывали мне путь, уводя всё дальше от моих преследователей. Сложно сказать, сколько времени я убегал, вздрагивая от каждого шороха и оглядываясь назад, во тьму, опасаясь увидеть свет факела убийцы, посланного по мою душу. Здесь, внизу, пахло сыростью и тленом, сапоги мои скользили по грязи и проваливались в нее в местах, где скапливалась вода. Наконец, спустя примерно час, я обессилено опустился на землю, выбрав место посуше, и утер холодный липкий пот с лица, наверняка измазав его пылью и паутиной со стен. Вокруг тишина и ни звука не пробивается в эти холодные безлюдные туннели с поверхности. Никто меня не преследует, но от этого не легче: в сплошной темноте нет направлений, только легкий гул ветра, по которому я и пытался выйти. Кое-где пути оказались завалены, и пробираться через них пришлось едва ли не ползком, расцарапывая ладони в кровь и раздирая одежду. Плечо налилось свинцовой тяжестью, но кровь, кажется, остановилась. Рука онемела и замерзла, отдаваясь глухой болью при каждом движении, но, в принципе, ничего страшного.

Внезапно, подобно солнцу среди ночи, глаза мои ослепил свет, вырвавшийся из-за очередного поворота. Я медленно и тихо, дюйм за дюймом стал двигаться к его источнику, пока не услышал потрескивание поленьев и неясное бормотание: кто-то жег костер. Подойдя поближе и заглянув в боковой проем, низкий, но сухой, поскольку пол в нем на два фута возвышался над канализационными стоками, по которым я бродил всё это время. В углу, рядом с костром, примостились двое: бородатый мужчина и маленький ребенок, свернувшийся клубком у его коленей. Я негромко кашлянул, надеясь привлечь внимание, и медленно вышел из своего укрытия. Но моё появление, по всей видимости, осталось для этих двоих незамеченным, поскольку белые слепые глаза сидящего у костра всё так же немигающе смотрели перед собой, и даже на звук моих шагов он не стал поворачивать головы, то ли не слыша, то ли не желая обращать внимания.

- Не бойтесь, я не доставлю неприятностей, - как можно более миролюбиво обратился я к этой странной парочке.

- И тебе не хворать, путник, - с каким-то странным акцентом ответил слепой, - присаживайся, твои преследователи еще нескоро заберутся сюда, если вообще смогут пройти этой дорогой.

Я остолбенел, уставившись в слезящиеся бельма глаз слепца, будто пытаясь понять, не послышалось ли мне. Но тот, едва заметно скривив губы в тонкой улыбке, казалось, наслаждался моей реакцией, подобно фокуснику, ловко одурачившему ребенка исчезновением монетки.

- Эти туннели, если уметь слушать, многое могут сказать о том, что в них происходит, - все с той же добродушной улыбкой, пояснил слепец, - особенно если ты слеп как крот. Садись, кто бы ты ни был, погрейся и передохни.

- Я ранен, и мне поскорее нужно выбраться отсюда. Не подскажешь ли ты, где тут выход на поверхность?

- Прокопий.

- Что?

- Меня Прокопием Слепым кличут. А это – дочурка моя, Анна, - он погладил копошащийся сверток у своих ног, больше похожий на груду тряпья.

Комок у ног слепца зашевелился и, будто услышав свое имя, из него показалось маленькое грязное и худое лицо девочки с ясными голубыми глазами. Окинув меня быстрым взглядом, она тут же снова зарылась в свои лохмотья, потеряв всяческий интерес.

- Я… Марк, - неловко представился я, - так как, говоришь, мне отсюда выбраться?

- А я еще и не говорил, как. Отсюда выход тебе один – на погост, так что ты присядь, обожди немного.

- Что ты такое несешь? – с трудом подавив злость, я всё-таки доковылял до костра, однако садиться не спешил.

- Ты не серчай на меня, добрый человек. Однако супротив правды не попрешь, на нее обижаться не стоит. Те, кто преследуют тебя, давно уже все входы-выходы держат.

- Тебе известно, кто они?

- Людя, знамо дело. Не гоблины и не орки какие. Только они родимые друг другу глотки резать горазды.

- Это мне и так известно, - с сожалением ответил я, всё-таки прельстившись теплом, исходящим от костра. Невыносимо захотелось пить, и, будто почувствовав это, Прокопий вынул из-за пазухи плоскую и грязную флягу, протянув ее мне.

- А как вы здесь оказались и что вообще забыли в этом унылом подземелье? – отпив немного теплой, но всё-таки чистой воды, поинтересовался я.

- А подальше от этих людей и забрались, ей-богу. Не в почете нынче проповедник антартесовой воли стал, измельчал народец, да новых богов себе наплодил. Даже ему нынче молятся по-всякому, каждый на свой лад, да никому он не отвечает. Вот и бесятся от одиночества да глотки друг другу грызут.

- Так ты бродячий проповедник. Отчего же Церковь Морхейма не устроила тебя?

- Э, нет, братец, я с той братией никогда делов не имел. За то и били меня и травили аки собаку бешеную, да всё равно я от веры своей не отступился и отступаться не собираюсь. Как завещал Бог жить, так и живу, что в первую империю, что в двенадцатую.

Я смутно себе представлял, сколько раз за прошедшие века переписывалась Книга Антартеса, имевшая в основе своей старинную рукопись на нечитаемом ныне языке. Годы шли, менялись люди, менялась и их культура, язык, мировоззрение. Естественно, Книга изменялась вместе с человеком. Но о какой же вере говорил Прокопий? Странный этот человек навевал на меня странные ощущения, и весь облик его казался обликом святого отшельника, коротающего свои дни глубоко под землей подальше от сует мира сего.

- Вот, например, знаешь ли ты, что человек не имел души, когда был создан Творцом? – задал слепец неожиданный вопрос, резко повернув голову в мою сторону.

- Это как?

- А вот так, - совершенно серьезно ответил Прокопий, - почему, по мнению клириков, у кошки да собаки души нет, а у человека есть, хотя он по сути своей тот же зверь? Потому как душу эту создали много позже, уже без ведома Творца. Антартес и другие боги устрашились смерти и небытия и воспротивились естественному ходу вещей. Родившись из праха, во прах обратишься. Ноне же – бессмертной душой либо в Чертоги, либо в Геенну Огненную на веки вечные. Однако гордыня их обуяла. И потому не чту я их заветов, а почитаю только самую первую и самую верную мысль Антартеса, первого из богов: жизнь – величайшая ценность человека, ибо она одна, и другой не будет. Почитайте жизнь во всем ее разнообразии, почитайте мошек и букашек, траву и деревья и зверей прочих, ибо они – есть чудо божие, единственное и неповторимое. Так говорил он в начале начал.