Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

Я все дальше и дальше ускользал от бесконечного потока мыслей этого странного человека, не совсем понимая, о чем же он ведет свои речи. Лицо его разгладилось и порозовело, а дочь его, Анна, выглянула наружу из своего кокона и с благоговением внимала речам отца.

- Так ты веришь только изначальным заповедям?

- Да, ибо в них истина. Остальное – от сомнения.

- Интересная концепция. Но разница между кошкой и человеком в наличии разума у последнего. Что, если не душа есть основа наших мыслей и чувств?

- Все мы настолько уверились в своей исключительности… Разница в том, что кошка не умеет думать о смерти, а человек – умеет. И этому человечку страшно, ибо маленький его разум не в состоянии осознать, каково это – умереть. Он погряз в этом страхе и изо всех сил начал думать, как же избежать страшного конца, как обмануть весь мир и Творца. Он верит в идеалы и готов спасти целое человечество от смерти. И он находит способ.

- Какой? – мне даже становится интересно слушать эти полубезумные речи, они отвлекают от боли в руке и заставляют задуматься о вечном. О чем еще размышлять, сидя под землей в свете костра, когда на поверхности рыскают убийцы, желающие оборвать предмет наших разговоров?

- Создать нематериальную, бессмертную копию человека, душу. И боги отдали самое себя, дабы эти души создать, всю свою силу отдали, и умерли обычными людьми. Все, кроме Антартеса, самого могущественного среди них. Он долго еще вынужден был созерцать творение своих рук, и неизвестно, что с ним в итоге сталось. Многие думают, будто он умер, пожертвовав остатками себя для людского счастья, кто-то – что Творец забрал его к себе, подарив истинное бессмертие. Быть может, он и сейчас ходит среди людей и наблюдает за нами, за тем, во что мы превратились и что сотворили с его заповедями.

Слепец еще долго говорил о богах и людях, добре и зле, но я уже почти не слушал его, погружаясь в дремоту.

- Запомни накрепко, мил человек, только одно: не боги создают людей, а люди – богов. За это я лишился права жить с ними и обречен скитаться в таких местах, как это.

Глаза мои окончательно закрылись. Убаюканный потрескиванием поленьев в костерке и монотонными речами слепца, я уснул, чувствуя только тупую боль в ране, далекую и какую-то нереальную. А Прокопий всё говорил и говорил, даже в моем сне, огромный, бородатый и громогласный. Рассказывал о городах и людях, в них живущих, о далеких странах и землях, лежащих за многими морями, о том, как устроен мир и всё в нем согласовано. Фантазия сплелась с реальностью, и мне казалось, будто вместо костра светились глаза Анны, огромные и невинные, полные неизбывной тоски. Было в них что-то не от мира сего, какая-то вселенская печаль. Затем девочка тихонько выскользнула из рук отца и подошла ко мне, наклонившись почти вплотную к моему лицу.

- Он хочет видеть тебя на своём троне. Ты должен спасти всех нас для него, спасти наши души от небытия и забвения. Потому как он больше человек, нежели бог, и потому боится смерти пуще всего на свете.

И снова раздался удар колокола, расколовший реальность на части. Мерные удары его сулили смерть, смерть, о которой говорили мне слепой проповедник и его дочь. Я вскочил на ноги и едва не упал, скрученный острой болью в руке. Не было ни костра, ни Прокопия, и никаких следов их пребывания. Голова пульсировала болью, а во рту чувствовался привкус крови. Неужели всё это оказалось только сном?

- Идите, кир, они ушли, - кто-то затронул меня в темноте, заставив подскочить от неожиданности.

- Прокопий, ты ли это?

- Ась? Это ж я, Стакашка, кир.

- Кто?

- Вы просили меня показать вам выход отседова, а потом кричали о преследователях и о том, что нужно проверить все выходы. Так я и того, глянул – и снова к вам. Теперича – три медяка гоните, как обещали.

Я засунул руку в карман и нашарил там несколько монет, бездумно ссыпав их все в руки человека, чье гнилостное дыхание изо всех сил пыталось сбить меня с ног. Откуда-то сверху падали лучи полуденного солнца, но здесь, внизу, все равно царила густая тьма.

- Благодарствую, кир. Пойдемте, я вас прямехонько к Императорским Прудам и выведу, здоровы будете.

Всё-таки слепой мне приснился. Но как же так? Всё было настолько реально. Неужели кровопотеря оказалась куда значительнее, чем я предполагал? Так или иначе, через несколько минут петляний по заброшенной канализации, мы оказались у основания огромной трубы, выходящей к болотцу, называемому местными жителями Императорскими Прудами. Ползком пробравшись к свету и еще несколько десятков шагов по болотистому берегу, заросшему камышами, я без сил повалился на относительно сухой и ровный участок набережной, некогда мощеный гранитной плиткой. Нищий, выползший следом за мной, при свете дня оказался достаточно молодым парнем лет двадцати с обезображенным оспой лицом и копной грязных волос, свисающих на глаза. Первым делом он выплюнул на руку мои монеты, на проверку оказавшиеся золотыми, и зачарованно принялся разглядывать их, будто не веря своему счастью.

- Так это чё, золото? – подняв, наконец, удивленные глаза, ошарашенно пролепетал он.

Но меня рядом уже не было. Я уверенно продвигался вперед по узеньким и грязным улочкам города в поисках лекаря, и вскоре поиски мои увенчались успехом. Правда, нашел я не лекаря, а коновала, но вытащить болт сможет и мясник. Учитывая здешний уровень развития медицины, главное – иметь хоть какие-то представления о том мясе, с которым придется работать. И через четверть часа я уже сидел на какой-то огромной скамье, помытый и раздетый до пояса, а вокруг меня хлопотал сам коновал и его то ли жена, то ли дочь, похожая на него как две капли воды, однако очень уж взрослая. Спросил – оказалось, жена.

- Фу, какая гадость, - машет рукой перед носом женщина.

Разрезав рану, коновал с помощью своих жутких инструментов извлекает из моего многострадального плеча холодное железо болта, и со звоном кидает его на поднос. Из раны смердит какой-то неприятной смесью пота и желчи, а сама рана – воспаленная и вспухшая.

- Слюна гидры, - принюхавшись, заключает коновал, - удивительно, отчего вы еще живы, кир. Настасья, принеси уважаемому господину макового молока…

- Не нужно, - качаю я головой, - зашивай.

По всей видимости, славный доктор хотел облегчить мои страдания перед смертью, но отправляться на тот свет мне пока рано. Жалко Хлыста. Что эти убийцы сделали с ним? Надо будет послать людей по местным рынкам, быть может, славного скакуна выкупил какой-нибудь скупщик краденного и мы с ним еще увидимся. В конце концов, пусть эта животина никогда и не питала ко мне добрых и искренних чувств, однако за восемь лет нашего знакомства я успел порядочно к нему привязаться.