Cake Cat - Багряное Пламя [СИ]

Естественно, весь обряд пришлось проводить мне, как единственному полномочному представителю Ордена и старшему среди них, пусть мой статус командора и был всего лишь почетным званием. Аскель и Генрих – последние из рыцарей своего рода, лежали недвижимо на смертном ложе, и на лица их застыл вечный покой. Имена – последнее, что осталось от этих людей. И вскоре, произнесенные в последний раз, они также исчезнут навеки, растворившись в морозном воздухе леса на самом краю мира, где эти рыцари приняли свой последний бой. Мне было горестно наблюдать за тем, как пламя скрывает тела этих людей от внешнего мира, пусть я и успел перекинуться с каждым из них не более чем парой фраз. Они последовали за мной, и потому ответственность за их смерти, пусть и косвенно, всё равно на мне. Больше здесь, в неприветливых дебрях Ауреваля мне не найти таких союзников, и каждый из них теперь стоит дороже всего золота фемы.

Следовало поддерживать пламя до тех пор, пока даже кости их не превратятся в золу, а затем рассеять прах по ветру. И на это у нас ушло еще много часов. Я повторял заученные слова, а рыцари подбрасывали еще и еще дров, со скорбными лицами осеняя себя знаками Антартеса. Снова и снова. Кеметы, поначалу наблюдавшие за происходящим, к полудню успели утомиться, и отправились на разведку. Альвин же просто сидел на ближайшем пне, сосредоточенно выстругивая что-то из куска дерева, и, похоже, его мало волновали эти смерти. Ночью к нему опять пришли кошмары, и всё, что я мог сделать – это лишь сказать пару ободряющих слов, оказавших не слишком большое воздействие.

Когда всё закончилось, мы вновь тронулись в путь. Солнце едва пригревало, но этого оказалось достаточно для того, чтобы первый снег начал подтаивать, превращаясь в мокрую кашу, разъезжающуюся под копытами лошадей. Приходилось часто останавливаться для отдыха и перевязки ран, и к позднему вечеру, решив дальше не двигаться в темноте, мы осилили едва ли десяток миль. Ночь, казалось, не принесла облегчения: Альвину с каждым днем становилось всё хуже, и потому он предпочитал спать как можно меньше. Снег то таял, то снова замерзал, временами моросил дождь, превращающийся в снег, и обратно. Мораль отряда с каждым днем падала всё ниже, а моя уверенность в собственных силах таяла как этот проклятый снег. Меня не слишком заботил тот факт, что Гелем сейчас, вероятнее всего, уже лежит догорающими руинами, в отличие от Валентайна, проникшегося к Тристану искренней симпатией, и в те дни, когда мы ожидали подходящей погоды, даже озвучивал мысли о том, чтобы остаться и помочь лорду в борьбе за дела веры. Наверняка многие уже похоронили этого отважного и благородного, по их мнению, человека, и потому скорбели немногим меньше, чем по погибшим братьям. Не унывали только кеметы, занятые своими привычными делами, и обеспечивающие нас таким необходимым сейчас свежим мясом.

Дальше на север и востоке лежали только бескрайние и безлюдные пустоши, на западе мы оставили Гелем, и цель наша теперь находилась строго в южном направлении. Там, где билось сердце леса Короля Эльфов. Целая неделя в итоге ушла у нас на то, чтобы вернуться на прежний курс и выйти на окраину известных кеметам лесных массивов. Тукка, лишь несколько раз ходивший дальше, чем эти места, заметно волновался, но у меня пока не было причин сомневаться в природном чутье кемета. Пусть конечная цель пока и не была определена, мои проводники наверняка смогут найти в лесу Килмара дорогу, по которой ходило множество людей, поклоняющихся местному богу. Ближайшие дни и даже недели можно было не опасаться попасться на глаза каким-нибудь очередным паломникам, и потому мы шли не таясь, устраивая долгие привалы и спокойно отдыхая у костров. Еще через два дня мы оказались на краю леса, за которым начиналось огромное чистое поле, где не росло ни единого деревца. Лес будто кто-то аккуратно подстриг, придав ему почти идеально округлую форму, и за полосой этой земли, почти на горизонте, я увидел то, к чему мы так долго стремились: лес Килмара.

К вечеру следующего дня, миновав открытое пространство, продуваемое всеми ветрами, и ровное как имперский тракт, мы оказались возле черной громады заповедного леса.

- Не нравится мне это место, очень не нравится, - в очередной раз решил высказать свои чувства Альвин.

Уже два дня мы стояли лагерем на самой опушке, ожидая непонятно чего. Я медлил, и никак не мог решиться войти под кроны этого древнего, почти что живого существа. Тысячелетние сосны, огромные и необхватные, будто с немым укором взирали на нас, предостерегая от необдуманных действий. Я знал: стоит нам войти, и дороги назад не будет. Именно там всему предстояло решиться, именно там должен будет закончиться мой поход в земли Ауреваля. И мне должно было войти туда немедленно и покончить со всем тем злом, что творилось здесь. Но я все же медлил, часы напролет проводя в размышлениях и прострации, лишь наблюдая за лесом Килмара с безопасного расстояния, будто в один прекрасный момент он мог обрести ноги и, сорвавшись с места, поглотить меня.

- Мне тоже не по душе это место, - согласился я, в очередной раз обводя взглядом выстроившуюся в ровную линию стену леса, - и вот теперь, спустя годы пути к цели, мне хочется повернуть обратно, и никогда больше сюда не возвращаться.

- Если мы и дальше будем торчать здесь, рано или поздно один из патрулей Корнелия обнаружит нас, и вот тогда ваше «не нравится» превратится в «не вырывайте мне ногти раскаленными щипцами», - сердито вмешался в наш разговор Тукка.

Последнее время он не мог найти себе места, обшаривая местность и днем и ночью в поисках врагов, которые, по его мнению, только и ждут, чтобы схватить нас. Близость этого леса тяготила его, впрочем, как и всех остальных, и потому в своих рейдах он старался держаться от него подальше. Огромное равнинное пространство, которое мы пересекли, как выяснил Тукка, тянулось идеально ровным кольцом далеко за горизонт, и было просто удивительно, почему мы до сих пор не наткнулись ни на один из патрулей, должных сновать по этому открытому пространству взад и вперед. Быть может, стратег решил ограничиться только охраной самого капища, если такое имеется, или же просто не стал распылять силы в преддверии грядущей войны. Я ощущал странное напряжение в груди, какое бывает перед каким-нибудь важным и ответственным делом, и потому не мог спокойно есть и спать. Липкий холод не отпускал, сковывая по рукам и ногам, и даже пламя костра не могло согреть меня, заставляя подолгу сидеть около тепла, кутаясь в меховые одежды. Как бы то ни было, волнение только возрастало, и медлить уже было нельзя.

- Выступаем через полчаса, - тихо, будто самому себе, прошептал я почти одними губами.