Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

— Но… Великая… этот раб… он…

— Молчать! Не желаю ничего слышать. И видеть тебя не желаю. Чтобы не смел ближайшую неделю появляться при дворе! Это приказ.

— Слушаюсь, Великая, — сдался Кхарра, внутренне бурля от гнева. Но он нашел в себе силы почтительно поклониться и не выдать своего отчаяния, злости и унижения.

Долго ждать решения Лиммены Аданэю не пришлось, она явилась почти сразу после того, как его заперли. Он был уверен, что царица не станет его наказывать, но полагал, что она выразит свое недовольство и попросить впредь вести себя осторожнее. А потому изрядно удивился, когда вместо упреков Лиммена бросилась ему на шею со словами благодарности: «Спасибо, что за меня заступился!» Естественно, Аданэй постарался ничем не выдать изумления, прижал царицу к себе и зарылся лицом в ее волосах.

Ему оставалось только гадать, что сказал Аххарит Лиммене, как он преподнес эту стычку с Кхаррой. И главное — зачем? Аданэй думал, что глава стражи сделает все, чтобы раб Айн выглядел в глазах царицы как можно непригляднее. Но Аххарит поступил по-другому. Почему? Неужели он не враг Айну? Или, может, он просто друг Ниррасу?

Так или иначе, после этого случая Лиммена стала еще ласковее относиться к своему любовнику, а восхищение, любовь и безграничное доверие еще долго переполняли ее взгляд.

Неизвестно, что произошло потом, кто заронил в душу царицы сомнения, но то, что это какая-то проверка, Аданэй понял сразу. Молодая знатная девица держалась не очень уверенно, да и слова ее звучали наигранно и неправдоподобно. Теребя в руках кончик шелкового платка, она неуклюже намекала на свои чувства и пыталась лезть с объятиями. Эти неловкие попытки вызвали у Аданэя лишь смех. Он, не утруждая себя ответом, снисходительно ухмыльнулся и, не сказав ни слова, ушел.

Что это было, и кем придумано? Царицей? Кхаррой? Вероятно, первой, так как подобный розыгрыш в свете последних событий для советника мог оказаться роковым, выплыви все наружу. Так что, скорее всего, это царица решила проверить чувства любовника, подсунув ему девчонку — надо сказать, весьма симпатичную. Что же, Лиммена принимала его за глупца, если решила, будто он станет так глупо подставлять себя, заводя интрижки чуть ли не у нее на глазах? Или наоборот, сама повредилась рассудком, если устроила такое наивное испытания? Она что, думает, он — неразумный мальчишка? Да как она осмелилась проявлять недоверие? Или он переоценил свое влияние на правительницу?

Пока Аданэй поднимался в свои комнаты, его настроение резко сменилось. Если сначала он чувствовал нарастающее веселье, вызванное комизмом ситуации, то стоило ему оказаться за дверью покоев, как оно сменилось неудержимой злостью и раздражением. Он вдруг почувствовал себя униженным, подозрения царицы сильно его задели. Неужели Лиммена по-прежнему считала его своей собственностью, если так откровенно подвергала проверке? Интересно, и что бы она сделала, если бы он ее не прошел?

Не в силах успокоиться, он порывисто вышел на балкон. Как же ему надоело всего остерегаться, особенно при царском дворе, полном наушников, сплетников и интриганов. Насколько проще было жить в Отерхейне, среди воинов, чем среди искушенных в хитрости илиринцев!

Аданэй глубоко вздохнул. Ближе к вечеру воздух обдавал свежестью и прохладой, напоенной ароматом осенней листвы. Но ему вдруг почудился совершенно иной запах, которого не могло быть среди пряного благоухания: запах пыли и солнца, такой знакомый и такой родной. Величественно и неумолимо, словно выплывая из тумана, перед его внутренним взором предстал Отерхейн. Неизвестно, почему воспоминание возникло именно сейчас, но до этого мгновения Аданэй и не подозревал, как сильно скучает по родине. Ему вдруг захотелось пронестись по бескрайности великих равнин, ощутить жар злого солнца и поток знойного ветра! Почувствовать, как пыль забивается в ноздри, а на закате развести огонь, спасаясь от пробирающего до костей холода, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на бесконечность чернильного неба и на необычайно яркие звезды. Жестокий степной край, неласковая к своим детям земля — любимый край. Оказаться бы сейчас в Инзаре, в замке, среди его грубых каменных стен. Или в лесу, в охотничьем домишке среди друзей. Как весело они проводили там время! Интересно, жив ли еще старик Еху, а если жив, то вспоминает ли его хотя бы изредка? Оказаться бы дома, и не нужно ему никаких благодатных земель и великолепнейших городов Илирина Великого. Но усилиями Элимера, дома он лишен.

Повинуясь внезапно нахлынувшей тоске, Аданэй тихо запел, смотря в горизонт, расстилающийся туманной полосой сразу за садом. Запел на языке Отерхейна, и от этого ему стало горько и сладко одновременно. С той минуты, как он появился в Эртине, он не произнес на родном языке ни слова, и теперь ощущал, как привычная с детства речь изливается в песне. И что-то томительно потянуло в душе, манящим зовом притягивая, лишая покоя, вселяя в сердце сладостную тревогу и смятение. Это была песня степи, песня пыльной дороги и ветра, песня Дома. Узнав ее однажды, забыть невозможно, она навсегда хранится в сердце, чтобы вырваться из глубин, всколыхнуть сознание, когда меньше всего этого ожидаешь, и лишить покоя. И где бы, в каком бы краю не оказался человек, она всегда пребудет с ним и никогда не покинет.

Аданэй как раз дошел до второго куплета, начиная петь все уверенней, когда почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Оборвав песню на полуслове, он резко повернул голову, увидел, что это Лиммена устремила на него любящий и восторженный взгляд, и равнодушно отвернулся, продолжив смотреть в потускневший, покрывшийся блеклой паутиной сумерек сад.

— Хотя я не очень поняла слова, — вымолвила царица, — но так прониклась настроением твоей песни, что мне показалось, будто поняла все. Жаль, что ты редко поешь, у тебя такой красивый голос — любой менестрель обзавидуется, — она негромко засмеялась, подходя ближе и ласково запуская ему в волосы прохладные пальцы с острыми ноготками. Но Аданэй не отреагировал на ее присутствие.

— Что-то случилось? — спросила Лиммена. — Ты словно не здесь. О чем-то задумался?

Так и не обернувшись, он отозвался скучающим голосом:

— Ни о чем важном. Просто размышлял, не слишком ли ты для меня стара. Сколько тебе лет, Лиммена? — и только тут повернулся, окинув ее небрежным взглядом.

Он удовлетворенно заметил, что женщина выглядит так, словно только что узрела собственную смерть: в лице ни кровинки, губы подрагивают. Казалось, она едва верит собственным ушам. Что ж, Лиммена заслужила это, она не имела права устраивать дурацкие проверки. О том, что оскорбленная женщина властью госпожи над рабом вполне может отомстить ему за опрометчивое высказывание, он сейчас не думал.