Марина Аэзида - Гибель отложим на завтра. Дилогия

В кузнях Илирина ему выковали нож, который полагался каждому свободному, а Лиммена вручила ему еще и меч — оружие, которым могли обладать лишь воины да знатное сословие: для обычных людей оно являлось слишком большой роскошью. И пусть этот меч был не столь хорош, как клинки из-под молота отерхейнских кузнецов, но сейчас он показался Аданэю самым совершенным из всего оружия мира. Просто потому, что оказался первым мечом за долгое время, который он держал в руках и который теперь принадлежал ему. «Я назову его Освободитель», — решил он.

Когда Ниррас застал Аданэя в одиночестве, то сдержанно поздравил его с успехом. Глаза советника горели нетерпением: ему хотелось скорее приступить к следующим этапам их общего плана, но приходилось ждать и соблюдать осторожность.

На следующий день Аданэй впервые выехал за пределы дворца и оказался в зажиточной густонаселенной столице — заносчивой Эртине. В центре города располагалась огромнейшая, выложенная гладкими плитами площадь, на которой проводились как празднования, так и казни. В обычные дни здесь устраивали представления уличные танцовщики и акробаты, либо показывали уродов.

Вокруг высились белокаменные дома богатых господ, множество лавок, в которых торговали тонкими тканями, изысканными украшениями, специями и вином. На улицах царило дневное оживление, и сонная осень здесь почти не ощущалась, ничто не напоминало праздную и дремотную атмосферу дворца.

Аданэй ехал по дороге, направляя коня туда, куда звали его сиюминутные побуждения. Он нередко ловил на себе восторженные взгляды свободных жительниц: молодой красавец со сверкающими золотом волосами, в роскошной одежде, восседающий на вороном жеребце, привлекал внимание не только простолюдинок, но и знатных женщин.

Однако скоро он обнаружил, что богатые дома сменились кособокими строениями, одежда людей стала беднее, вонь испражнений и помоев — гуще, а всадников на дороге заметно поубавилось. Должно быть, он уже довольно далеко отъехал от центра.

Внезапно прямо у него перед носом, едва не угодив под копыта лошади, выскочил какой-то чумазый мальчонка, размахивая руками и выкрикивая:

— Сладости! Сладости! — и, обращаясь уже непосредственно к нему: — Купите сладостей, благородный господин.

И только тут Аданэй понял, что у него совсем нет денег. Даже самой мелкой монеты. Живя столько времени в царском дворце, он как-то позабыл, что они необходимы для жизни. Почувствовав себя уязвленным этим открытием, он сделал вид, будто предложение мальчишки его не заинтересовало, и проехал мимо. И тут же услышал за спиной, как тот буркнул себе под нос: «Сквалыга проклятый, пары медяков ему жалко!»

Да, решил Аданэй, деньги необходимы. Но не просить же их у Лиммены? Захотел быть свободным, так нужно быть свободным во всем. Что ж, сейчас он сможет их раздобыть, снеся в ювелирную лавку одно из своих многочисленных украшений. А потом он станет советником — непременно станет! — и тогда проблема с деньгами решится сама собой.

За время, проведенное в Илирине, Аданэй перенял приверженность коренных жителей к золоту и драгоценностям.

Ныне эта их особенность уже не казалась ему такой чудной, как в прежние времена. Теперь на нем самом красовались золотые браслеты, ожерелье и яркие кольца в ушах.

Ювелирную лавку удалось обнаружить без труда, их в Эртине было полно, даже на захудалой окраине города. Правда, его поразило, что хозяйничала в лавке женщина, хоть и довольно необычная на вид: с крупными мужскими руками и густой порослью над верхней губой. Но все-таки женщина. Аданэю показалось это необычным, поскольку в Отерхейне жены никогда не занимались ни торговлей, ни ремеслами. Они обеспечивали уют, присматривали за хозяйством, следили, чтобы мужья и дети были накормлены, либо — если семья бедствовала, — подрабатывали прислужницами в богатых домах.

Впрочем, Аданэй еще во дворце заметил, что женщины Илирина на диво самоуверенные создания, но тогда он думал, что такое бытует лишь среди высшей знати. Однако, как оказалось, образ жизни и по всей стране заметно отличался от того, к которому он привык в родном Отерхейне.

Как бы то ни было, но через короткое время Аданэй выходил из лавки с деньгами и, не став более задерживаться, двинулся по направлению к центру. Длительная прогулка утомила, и он решил вернуться во дворец. Тем более что Лиммена, должно быть, ждала его в теплой постели, как изволил выразиться Ниррас. А сейчас от этой самой постели Аданэй не отказался бы, хоть и не в том смысле, на который намекал советник.

Кхарра, проснувшись в своем особняке, лениво спустился по лестнице в залу. Неделя его изгнания подходила к концу, и он знал, что скоро сможет вернуться к обязанностям советника. Этот день одновременно радовал и пугал его, но в целом Кхарра вернулся в привычное расположение духа. Во многом благодаря своей жене, именно она сумела успокоить его, вселить уверенность и поддержать. Кхарра знал: ему очень повезло с Уссендой. Веселая, верная, любящая — она была его главным сокровищем. И она же подарила ему двоих сыновей.

Улыбаясь этим мыслям, Кхарра спустился в залу и, увидев напевающую что-то Уссенду, подошел к ней:

— Доброе утро, — произнес, целуя женщину в каштановую макушку.

— И тебе, — она лукаво прищурилась и спросила: — Ты заказывал шелковые ткани?

— Да. Решил, что пора побаловать вас новой одеждой. Но как ты узнала?

Жена кивнула на стоящий в углу сундук:

— Сегодня принесли. Сказали, там шелк. Я хотела открыть, но потом решила дождаться, когда ты проснешься.

— Ну что ты, Уссенда, могла бы и не ждать. Это все твое.

Кхарра подошел к сундуку. Повернул в замке крошечный ключ. Приоткрыл крышку. Сначала он ничего не понял, но, спустя миг, схватился за сердце. Уссенда, которая заглянула через его плечо, пронзительно завизжала и отпрянула назад.

Придя в себя, Кхарра холодно произнес:

— Ступай к себе, Уссенда.

Жена судорожно кивнула и побежала вверх по лестнице.

Кхарра же не мог оторвать взгляда от недр сундука: там, на дне, лежала забальзамированная голова с выпученными глазами. И Кхарра слишком хорошо знал — чья голова: одного из соглядатаев, приставленных к Ниррасу.

Советник дрожащей рукой потянулся к записке, которая валялась рядом с головой. Нервозно развернул ее и вчитался в расплывшиеся перед глазами знаки:

«Молим Богов, — гласила запись, — чтобы семью советника не постигла подобная участь».

Кхарра снова схватился за сердце.

Советник реально себя оценивал себя и знал, что особой смелостью никогда не отличался. Знал он также и то, что сил для открытой борьбы с главным военачальником у него недостаточно: он готов был противостоять Ниррасу лишь до тех пор, пока сам оставался в тени.