Наталья Филимонова - Нога судьбы, или Истории, рассказанные за чашечкой кофе

– Ясно, – мрачно ответила Ягенка. – С остальными-то дружинниками что? Все живы? До Богатырева все добрались?

– Куды им деться-то, – хмыкнул лесной хозяин. – Выставил я их из своего леса. И пути-дороги все в лес закрыл. В Богатыреве они и остановились все до единого – живые-здоровые. Ты так им всем и передай – пока эти, с луками да стрелами, из округи не уберутся, никто в мой лес не войдет, а войдет – так сгинет.

– Ясно, – второй раз кивнула Ягенка. Понятно теперь, отчего подруга Василиса чаевничать не заходит, новостями не делится. Не войти ей нынче в лес, да и никому не войти.

Следующие несколько дней Ягенка непрерывно готовила мази и отвары, меняла повязки и металась между своими подопечными, мало что замечая вокруг. Раненая олениха уверенно шла на поправку, ее малыш был в безопасности под присмотром лешего, вороной конь о своей ране и вовсе уже забыл, а вот воин то будто приходил в себя, почти осмысленно озираясь вокруг и пытаясь что-то сказать, то снова метался в лихорадке, впадая то в жар, то озноб.

К счастью, лесной колдунье не впервой было ухаживать за хворыми. Мать учила ее когда-то знахарским премудростям, иной раз и сельский люд приходил лечиться – если другой надежды не оставалось. Девочке было лет 13, когда в округу пришла черная лихорадка. Мать чертила тогда ночью круги вокруг села, заговаривала ветер и воду. Никто в Богатырево не заболел. Только родители Ягенки слегли в один день. В этот день девочке и пришлось разом повзрослеть. Месяц оба пролежали в беспамятстве, а потом сгорели. Люди, к слову, решили тогда, что ведьма поля богатыревские сглазить пыталась, да сама от своего проклятия и померла.

Словом, уход за беспамятным не был девушке в новинку. И не с таким справлялась, думала она, вспоминая о вылеченных селянах и старательно обходя мысли о тех днях, когда вот так же ходила за родителями, понимая уже, что надежды нет. Сейчас все было по-другому. Она отлично знала, что воин теперь будет жить. Ему лишь нужно было время. Чтобы занять себя и отвлечься, готовя лекарства и ухаживая за воином, она рассказывала ему о себе, о своих родителях, о лешем, об оленихе Паленке – обо всем, что только приходило в голову. Конечно, она знала, что он, скорее всего, ее не слышит или не понимает. Но так было легче. Так можно было не думать о страшном.

По вечерам Ягенка уже привычно забиралась на печь и прижималась к теплому боку мужчины. Может, ее это и смутило бы, будь воин в сознании… а так – какая ему разница? Он спит или бредит, а ей тепло и уютно. Да и ее собственное тепло раненому не помешает, рассуждала девушка. И, в конце концов, кто он такой, чтобы выселять ее с собственной же печи? Иногда, просыпаясь, обнаруживала свою голову на его плече или его руку на своей талии. Ну и что? Он ведь потом и не вспомнит. Сама не заметила, как его запах постепенно стал привычным и почти родным, как тепло его тела по ночам стало необходимым, как начала ловить те редкие мгновения, когда он будто приходил в себя, приподнимал веки и находил ее взглядом.

В один из вечеров, как всегда в эти дни усталая и почти не помнящая себя, она, как обычно, вскарабкалась на печь, улеглась и собралась было привычно прислонить голову к плечу мужчины, да ненароком обернулась и увидела, как сверкнули в полумраке его глаза. «Не спит!», – мелькнула заполошная мысль. Ягенка дернулась, чтобы подняться, однако на ее плечо легла мужская рука и потянула вниз.

– Не уходи, – правда он это прошептал, или послышалось ей?

Как она оказалась лежащей навзничь, когда темные-темные сейчас глаза воина оказались над ней, как приблизились его губы – этого Ягенка уже и сама не поняла. Надо было бы сейчас вырваться, отскочить – ведь он слаб еще, не удержит. А только ни одной мысли в голове не осталось. Да и не хотелось никуда вырываться. Хотелось, чтобы он продолжал целовать ее всегда. Ну или хотя бы – как можно дольше.

Утром впервые за эти дни Ягенка проснулась одна. И отчего-то вдруг это показалось неправильным, неуместным.

Воин обнаружился у околицы – стоял, оглаживая морду своего коня и что-то негромко ему нашептывая. Лицо мужчины все еще было осунувшимся и бледным, но землистый оттенок исчез со щек, глаза смотрели вполне осмысленно, а руки почти не дрожали. И конь оказался уже оседлан.

«Ну вот и все», – подумала Ягенка, и эта мысль вдруг оказалась очень-очень страшной. Холодно от нее стало внутри и… колко. Теперь он уедет – и не вспомнит никогда, что случилось в избушке в лесу у Богатырева. А может, и теперь уже не помнит. Или ей и вовсе привиделось все?

– Доброго утра, красавица! – он смотрел на нее с такой же усмешкой, как и в первый день. Вот только огрызаться теперь совсем не хотелось.

– Доброго, – ответила настороженно, не решаясь подойти. – Никак уезжать собрался?

Не отвечая, воин подошел сам, спокойно обнял ее за плечи и поцеловал в макушку. И сразу стало на душе легко и спокойно.

– Спасибо тебе, родная. За все. И лесному хозяину от меня поклон передавай – не чаял я его обидеть. Пусть Паленка поправляется. Охотиться здесь больше никто не будет.

Сколько же он слышал из того, что я понарассказывала, изумилась про себя Ягенка. И… помнит ведь!

Несколько минут они простояли, обнявшись. Молчание снова нарушил он.

– Так, выходит, ты и есть здешняя колдунья?

– Ты слышал обо мне? – удивилась Ягенка.

– Немного слышал, – улыбнулся воин. – Правда, молва не говорит о том, какая ты красавица… А уехать мне все же придется. Заждались меня поди. Я должен.

– Ясно, – Ягенка отстранилась, стараясь не смотреть мужчине в глаза. – Доброго пути. Дорогу указать?

С чего начинали, подумала она мельком. Думать вдруг стало тяжело.

– Что, и не поцелуешь на прощание, красавица-колдунья?

– Обойдешься, – она отвернулась, однако воин с силой притянул ее к себе и поцеловал в сомкнутые губы. Так поцеловал, что разом вспомнилось все то, что утром показалось безумным сном – горячее дыхание, шепот, руки, губы.

– К осени жди вестей от меня, – шепнул он наконец на ухо. И тотчас стало легче дышать – будто камень огромный с души сняли.

Молча вернулась в дом, так же молча снова вышла и протянула мужчине путеводный клубок.

Воин вскочил на коня и пустил его шагом, когда Ягенке вдруг пришла в голову мысль, от которой она неожиданно для самой себя звонко расхохоталась.

– Стой! – захлебываясь, крикнула она. Впрочем, воин уже и сам недоуменно обернулся, придерживая поводья.

– Стой! Ты… – она никак не могла выговорить то, что хотела, потому что все время захлебывалась смехом. Воин терпеливо ждал, конь переступал с ноги на ногу. Наконец, отсмеявшись, он смогла продолжить. – От кого вестей-то ждать?