Венди Хиггинс - Сладкое зло [litres]

— Как повелители решают, кого выбрать?

— Это довольно хитрая штука. Они стараются находить неприметных людей, молодых или среднего возраста, желательно не окруженных кучей любящих родственников, — если пропавшего человека начнут разыскивать, дело потребует слишком много сил. Некоторые повелители хотят, чтобы тело было красивым, некоторые, наоборот, предпочитают выглядеть непритязательно. На то, чтобы найти подходящее тело, может потребоваться время, но повелитель не спешит — охотится столько, сколько ему надо. К тому же, подкарауливая добычу в форме духа, он может еще и нашептывать людям. Больница — идеальное место для таких вещей, там по естественным причинам высок уровень отрицательных эмоций.

— Омерзительно, — пробормотала я.

— Нормальному человеческому телу, — продолжал Каидан, — отпущен срок в сто двадцать лет, но люди живут меньше из-за проблем со здоровьем. А у повелителей и испов таких проблем нет, их тела могут дожить до этого возраста. Но и мы подвержены старению — тело, каким бы здоровым оно ни было, изнашивается. Повелитель избавляется от стареющего тела, прежде чем оно станет полностью негодным, вселяется в новое и создает себе новую ложную идентичность.

— А что происходит с брошенным телом?

Я вообразила себе зомби.

— Если в нем не было другой души, это выглядит как смерть от остановки сердца.

— А, понятно. И еще один вопрос — о душах исполинов. Они у нас наполовину демонические?

Каидан улыбнулся.

— Твои вопросы напомнили мне детство. Ровно то же я спрашивал у отца, когда был маленьким.

Я представила себе юного почемучку Каидана, и то, как он пожирает глазами демона, отчаянно желая, чтобы тот обратил на него внимание. Вот бы подержать на руках того маленького мальчика! А он пояснил:

— Нет, наши души — не человеческие и не демонические. Они своего особого типа, но все отмечены пятном происхождения от темных ангелов.

Мне не понравилось, как это звучит.

— А в твоем случае, похоже, есть еще отбеленная ангельская заплатка.

Забавно.

— И еще одна вещь, — сказала я, — которой я не понимаю. Если бы я родила, роды бы меня убили?

— Да. А почему ты спрашиваешь — подумываешь о зачатии?

Я легонько ткнула его в бицепс, он улыбнулся, но тут же снова сделался серьезным и добавил:

— Не знаю точно, в чем здесь дело, но мать никогда не выживает.

Я задумалась о матери, о том, как она мне пела, о ее любви ко мне, тогда еще жившей внутри нее. Она должна была знать, что не переживет родов и не возьмет меня на руки, но излучала чистую, ничем не замутненную радость.

— А ты, — спросила я Каидана, — ощущал эмоции своей матери, когда она была беременна тобой?

— Да. Я думаю, причина в том, что источник жизни у нас был общий. Временами я ощущал ее расположение ко мне, даже проблески любви, но по большей части она пребывала в отчаянии. Очевидно, ее мучили неотступные мысли о моем отце, а отец видел в ней только инструмент для достижения своих целей. Выбрал ее за красоту и за то, что ее наследственность хорошо дополняла его собственную. Совсем маленьким я спросил отца, что с ней сталось. Он ответил: «Ты убил ее — стыдись. Она была очень хороша собой».

Каидан поднял руку и запустил пальцы в волосы, загородив от меня лицо. Можно было только догадываться, что на нем написано. А я живо представила себе, как со всей силы бью этого папашу ногой в хваленое причинное место. Каидан прокашлялся и снова заговорил:

— В каждой жизни у моего отца было по одному ребенку. Всех их обучили музыке, все они получили хорошее воспитание и образование.

Он констатировал это как факт, без всякого интереса.

— Кто-нибудь из них еще жив?

— Нет.

— Возможно, у тебя где-то есть родственники. И у меня!

— Невозможно. Потомков испов на свете нет.

— А почему?

— Неважно.

— Для меня — важно.

— Пожалуйста, Энн, не надо. Я расскажу тебе всё, но позже. Прямо сейчас у меня не то настроение, чтобы видеть твои слезы. День был такой чудесный.

Я не хотела сохранять спокойствие ценой неведения. Мне страшно не нравилось предположение Каидана, что я буду плакать, и еще сильнее не нравилось то, что он, скорее всего, прав.

Каидан показал в окно на знак границы штата: мы въезжали в Калифорнию. Я глубоко вздохнула. Завтра мне в тюрьму, на свидание с другим подручным Люцифера — моим собственным отцом.

Что самое худшее? Если я буду готова, то, наверное, легче это перенесу. Может быть, он откажется со мной встречаться, или согласится, но будет злым и грубым, скажет больше не приходить. «Такое, — сказала я себе, — я переживу, он мне не нужен. Информация от него, конечно, нужна, а сам он — нет. У меня есть Патти, которая меня любит».

— Можно твой телефон? — спросила я Каидана.

Он передал мне трубку, и я достала записку с номером монастыря. После трех гудков ответил женский голос.

— Монастырь Пресвятой Богородицы, сестра Эмилия слушает.

— Здравствуйте, сестра Эмилия, меня зовут Анна Уитт…

— О, да. Это вас ждала сестра Рут. И сколько я ни пыталась, мне не удалось уговорить ее передать вам сообщение — хоть на словах, хоть письменно. Она настоятельно убеждена, что ей необходимо увидеться с вами лично.

Во мне проснулась надежда.

— Именно поэтому я и звоню. Я в Калифорнии — можно мне сейчас приехать и встретиться с ней?

— К сожалению, в данный момент сестра Рут находится в коме. Это состояние длится уже больше двадцати четырех часов. Такое случается не впервые, и до сих пор сестре Рут удавалось выкарабкаться. Мы можем лишь надеяться, что так будет и на этот раз.

— Как вы считаете, не следует ли мне приехать и дежурить возле нее?

— Дорогая моя, при ней день и ночь кто-то находится. Лучше дайте мне номер, по которому с вами можно связаться, и как только она очнется, я сразу же дам вам знать. Если это вам подходит.

— Да, прошу вас. Пожалуйста, позвоните мне в ту самую секунду, как это произойдет. Неважно когда, хоть среди ночи.

Я отключилась и закрыла глаза. Господи, не дай ей умереть.

— Можно тебя спросить об одной вещи? — сказал Каидан.

— Да?

— Ты ощущаешь в полной мере искушение грехом или так хорошо владеешь собой, что этого не бывает? Потому что я вижу — даже когда ты испытываешь тяжелые чувства, они быстро проходят.

Я задумалась.

— Конечно, я чувствую искушение, но умом понимаю, что это оно, и в большинстве случаев могу как бы раздавить дурное побуждение еще до того, как оно успеет оформиться. Стараюсь во всем следовать правилам — они ведь предназначены для нашей защиты. Что-то кажется привлекательным, но последствия опасны. — Я помолчала. — Похоже, это объяснение хромает на обе ноги — тебе так не кажется?

— Нет. Просто… очень это все удивительно. И значит, ты ни разу сознательно не согрешила?