Венди Хиггинс - Сладкое зло [litres]

— А я смогу с ними познакомиться?

— Не знаю. Я не собираюсь им о тебе рассказывать, потому что мое мнение — тебе сейчас надо залечь на дно. Но не исключено, что слухи до них все равно дойдут. Повелители и демоны — настоящая свора старых сплетниц, если не хуже.

Я представила себе свору, получилась довольно смешная картинка.

— А какие они — твои друзья?

— Есть Блейк, сын повелителя зависти. Живет здесь неподалеку, в доме на берегу океана. Родился на Филиппинах. Его работа лучше всех — знай себе приобретай последние модели авто да встречайся с первыми красавицами. Я даже спрашивал себя, есть ли у Блейка вообще тяга к греху, — такой он добродушный. Хотя однажды видел, как он ревнует, — очень некрасиво это выглядело.

— А в чем было дело?

— Девушка, которая ему нравилась, болтала с другим парнем. Но так или иначе, он ищет острых ощущений. Обожает всяческий экстремальный спорт. Особенно серфинг — разъезжает по всему миру, чтобы покататься по волнам. Чувство равновесия у него фантастическое. Потом, есть двойняшки, Марна и Джинджер. — Голос Каидана зазвучал немного кисло. — Дочери Астарота, повелителя прелюбодеяния. Они танцовщицы. В детстве я много с ними общался, у нас были общие преподаватели и масса всего другого. Они до сих пор живут в Лондоне. С Марной может быть хорошо, а Джинджер с некоторого момента сделалась не очень приятной особой.

— Предполагается, что они должны разрушать браки? — спросила я.

— Им только что исполнилось восемнадцать, так что теперь от них начнут это требовать, но раньше они разбивали только подростковые пары. Пока мы несовершеннолетние, нам нельзя грешить со взрослыми и вообще привлекать внимание, потому что это может испортить репутацию наших отцов среди людей.

Он замолчал, потому что нужно было перестроиться в другой ряд, потом откинул волосы со лба — лицо было грустное — и мрачно продолжал:

— Когда отец близнецов, Астарот, находился в предыдущем теле, его дочь, которой было тогда пятнадцать, застали с известным политиком. А Астарот тогда вращался в политических кругах, и поднялся большой скандал. Поскольку действия дочери подрывали его авторитет, он инсценировал ее самоубийство, а сам покинул тело и вселился в то, в котором находится сейчас. Все подумали, что у него сердце не выдержало от горя.

— Он убил свою дочь? — Впрочем, мне не стоило удивляться.

С сухим презрительным смешком Каидан ответил:

— Скорее всего, заказал убийство. Чтобы самому не напрягаться.

Я затрясла головой, представляя себе, в каком ужасе, должно быть, росли двойняшки.

— И у Марны, и у Джинджер есть, как у тебя, особый женский талант.

— Правда? А какой?

— Они могут чувствовать, есть ли между людьми взаимная привязанность — симпатия, романтическая любовь, верность. Их отец тоже это видит. Так они узнают, кого завлекать.

— О! Девичья сила, только разрушительная. Так, ты назвал троих друзей. А кто четвертый?

— Копано. — Каидан произнес это имя с легким недовольством и, пожалуй, раздраженно. — Его отец — Алоцер, повелитель гнева.

От слова «гнев» меня бросило в дрожь. Я собралась с силами и спросила:

— Он злой?

С таким же сухим смешком и странной интонацией Каидан ответил:

— Нет. Он целомудренный, практически монах.

— А где он живет? Копано. — Я повторила непривычное имя.

— Он родом из Африки, но сейчас учится в колледже здесь, в Штатах. Это секрет. Ни один из демонов не знает, что он жив, — только его отец. Несколько лет назад Коп — так мы его зовем — уверовал и объявил отцу, что скорее умрет, чем станет на него работать. Но Алоцер не стал его убивать.

— А почему?

— Любит. Или, по меньшей мере, уважает. Неслыханное у нас дело.

Я посмотрела на печальное лицо Каидана. В его голосе звучала тоска. Ревнует?

— Копано — тайна, — заключил он. — А вот и въезд.

Мы оказались на Голливудском бульваре. Поначалу меня привели в безумный восторг видневшиеся повсюду пальмы — одни толстые и приземистые, другие высокие, с тонкими стволами, тянущимися вверх, — но радостное волнение быстро улетучилось, потому что мне стал передаваться общий эмоциональный климат этого места. Какую-то часть толпы составляли беззаботные туристы, которые, как и мы, просто смотрели по сторонам, и все же концентрация греха была просто чудовищной. Я с такой силой ощущала скрытую склонность к алкоголю или наркотикам огромного количества людей, что судорожно сжала ручку дверцы и сглотнула, чтобы унять дрожь.

Мимо нас, опустив голову, прошла привлекательная женщина, и под определенным углом я заметила, что лицо у нее какое-то ненастоящее, неестественное. Кожа без единой морщинки, чересчур полные губы, выпирающие острые скулы. И темная аура отвращения к себе самой. Сколько же пластических операций ей сделали? А изначально, до всех изменений она явно была красавицей.

Чуть не у каждого уха — сотовый телефон. Масса бездомных и проституток. Я едва замечала достопримечательности — Китайский театр, звезды на тротуарах, — всё заслонили души и эмоции.

— Это слишком много для тебя? — спросил Каидан.

— Да, тяжело. Но не потому, что здесь Голливуд, со мной даже в Атланте иногда так бывает.

— Тогда поехали отсюда.

Мы остановились на светофоре. К моему окну подошел человек и протянул листовку тура по домам знаменитостей — я, слегка улыбнувшись, покачала головой. Когда он исчез, я встретилась глазами с бездомной женщиной. Она сидела на каких-то грязно-серых газетах, и точно такого же цвета была ее аура отчаяния. Я открыла свой кошелек и вытащила две купюры.

— Ты тратишь деньги впустую, — предупредил Каидан.

— Может быть. А может быть, и нет.

Женщина, волоча одну ногу, подошла к окну машины. Я свернула деньги и протянула ей.

— Благослови вас Бог, — сказала она, и в ее глазах отразилась возникшая вокруг нее бледно-зеленая аура благодарности. Она не была ни пьяной, ни предрасположенной к алкоголизму или наркомании. Что за ужасные обстоятельства заставили ее жить на улице?

— Постойте!

Я снова раскрыла кошелек, извлекла оттуда все содержимое и вложила в ее ладонь. Женщина прижала деньги к груди, ее губы дрогнули. Мы глядели друг другу в глаза, пока светофор не переключился на зеленый и машина не тронулась.

С опозданием я поняла, что на остаток поездки попадаю в финансовую зависимость от Каидана. Хотя он и до сих пор ни разу не позволил мне заплатить самой.

— Прости, — сказала я. — С моей стороны это была непростительная самонадеянность. Но она…

— За что ты извиняешься? — Он смотрел на меня мягко, без всякого осуждения. Я не была к этому готова и спрятала глаза, чувствуя себя очень неловко.

Мы то и дело останавливались на светофорах. Каидан следил за дорогой и не разговаривал, думая о чем-то своем. Вдруг он произнес: