Станислав Смакотин - Немой пророк

Многое я рассказал императору, пожалуй, даже слишком. Он был далеко не первым, с кем я делился для себя историческими, а для него ещё не наступившими, будущими событиями. Матавкин, Рожественский, Линевич, Мищенко… С каждым из них я сдерживал себя, фильтруя и тщательно выверяя свои слова. Но Николай Второй стал первым и единственным, перед кем я не стал сдерживаться, говоря практически всё, что считал нужным. Поскольку впервые за всё время пребывания здесь, в одна тысяча девятьсот пятом году, передо мной находился главный и основной виновник такого непростого будущего моей многострадальной, великой и одновременно несчастной страны.

С первыми же словами рассказа окна комнаты, как мне показалось, заволокло чёрной, траурной пеленой. Миллионы погибших солдат в окровавленных шинелях, сотни тысяч измождённых крестьян, умерших с голоду… Тысячи и тысячи безвинно убитых в кровавых бойнях революций и гражданской войны людей вдруг вышли из будущего, незримо встав за моей спиной. Неведомым образом оказавшись в пространстве этого небольшого, но способного вместить все их души кабинета. С укором взирая в карие глаза человека, чьими бездумными росчерками пера отправятся они на тот свет. Молчаливо внимая каждому моему слову и даже, как мне казалось, нашёптывая события, которые я упускал из виду… И временами мне мерещилось, что сидящий напротив меня такой обычный с виду человек тоже ощущает присутствие этих людей. Ощущает каждой клеткой своего тела, и оттого в глазах его мелькает настоящий, неподдельный, ни с чем не сравнимый ужас…

Когда я закончил говорить и замолчал, кусая пересохшие губы, то человек этот долго ещё оставался на месте, не имея сил пошевелиться. Так же, как я, кусая высохшие губы и теребя тонкими аристократическими пальцами красивое золотое перо из настольного письменного прибора. Возможно, то самое, что поставит когда-нибудь немало судьбоносных подписей под изящной рукой своего хозяина.

Я не питал иллюзий по отношению к слушателю. Сколько я повидал чиновников, больших и малых за свою жизнь – неплохих, возможно даже добрых, человечных, искренне переживающих чужую боль людей… Переживающих, но ничем не могущих помочь – всегда существуют важные государственные интересы, они значительно важнее частностей. А человеческие судьбы… Ну что они такое по сравнению с целой державой? Нечто далёкое и абстрактное, всегда не вовремя… Только постоянно забывают эти большие и малые чиновники, что обладатели этих судеб, когда наступит их время, могут без стука войти в их такой ухоженный и чистый кабинет. Оставляя на паркете кровавые следы грубыми, подбитыми гвоздями, подошвами сапог…

И потому, когда этот человек подавленно спросил меня, что ему следует делать… Спросил меня, простого обыкновенного Славу, без роду без племени – он, вершитель судеб сотен миллионов… Я просто оказался не готов к вопросу. Потому что планировал рассказать о Столыпине, об оружии, антибиотиках… Но что следует делать тебе, Николай в будущем Кровавый?..

— Людьми заняться, ваше величество!.. — просто выкрикнул я ему первое, что пришло на ум. — Простыми людьми вашей страны! Сделать то, чего никто и никогда не делал на вашем месте, и не будет делать почти никогда! Изучите статистику детской смертности в губерниях – в вашем государстве умирает каждый третий ребёнок!!! Читать не умеет – больше половины населения!!! Да у вас крестьяне практически крепостные, в деревнях бедность и мор! Граждане бесправны, а на дворе двадцатый век! Вы готовите выборный манифест, я знаю – но что это будет за манифест? Представительство граждан в будущей думе разве будет полноценным? Избирательное право – всеобщим?!..

В запальчивости я забылся, перед кем нахожусь, перейдя на крик. Но странно – вместо того, чтобы остановить меня, он молча и внимательно слушал.

— …Вы посмотрите на развитые державы – Америка, Англия, Франция… Разве там правит монархия? Везде – парламенты! Вы вцепились в ваш трон и не понимаете даже, что одному человеку в современном мире его уже не удержать… Да, не спорю, вы останетесь в истории практически последним полноправным монархом Европы, ваше величество… Но при этом – спуститесь в подвал Ипатьевского дома вместе с вашей семьёй! В Екатеринбурге, в восемнадцатом, я говорил вам!.. Реформировать необходимо империю, а у вас – полумеры… Сейчас в Петербурге те, кто убил вчера Витте, объединились в один блок под громкими лозунгами: земля крестьянам, заводы – рабочим… Блок, созданный с одной-единственной целью – свергнуть царизм, ваше величество! И попомните мои слова – убийство Витте далеко не последнее… Происходят же эти покушения благодаря тем, кто должен вас охранять – то есть, охранному, чёрт его возьми, отделению! Да у вас всё прогнило в государстве, ваше величество!!! Тронь чуть посильней – и оно рассыплется в прах!!!..

Я замолчал. И эхо последнего слова, как мне показалось, долго ещё витало под высоким потолком, насмешливо каркая оттуда: «…прах… крах-х-х… кар-р-р-р-х…»

В наступившей тишине я пристально смотрел на него. Смотрел не как на монарха, а как на жалкого, никчёмного человечка. Молодого ещё недотёпу, решившего, что он избранный и всё может. Нет избранных людей в этом мире, был лишь один – две тысячи лет назад. Ну, или почти тысячу девятьсот лет, да и того – распяли…

Николай медленно встал из-за стола. Я тоже поднялся – сидеть в присутствии императора как-то не комильфо, я ж всё-таки типа офицер. Заложив руки за спину, царствующая особа сделала несколько шагов туда-обратно по кабинету, задумчиво поглядывая на столь зарвавшегося подданного.

«Сейчас вызовет охрану, прикажет арестовать и сошлёт куда-нибудь в Сибирь! Сибирь она вообще – прибежище всех диссидентов того времени! А мне что? А там Томск родной, так что съезжу, погляжу… С роднёй своей познакомлюсь, опять же – я ведь коренной томич по линии отца… В хозяйстве им подсоблю, Елена Алексеевна, возможно, приедет – женюсь, детишек организуем… Глядишь, дела наладим – эмигрируем в какую-нибудь Аргентину, под южное солнышко. Буду на пляже лежать, потягивать мохито и плевать я хотел на таких монархов, до которых не достучаться никоим обр…»

Поток моих фантазий о юге и спокойствии неожиданно перебил неожиданно властный голос. Неожиданно заинтересованный и с совсем неожиданным вопросом:

— Господин Смирнов! Вы упомянули об охранном отделении? У вас имеются факты, судя по вашей эмоциональной речи? Господин Герасимов, его глава, сейчас находится во дворце, и я даже могу его немедленно сюда вызвать! Если вам будет что сказать, разумеется? Мне и самому, сказать по-сердцу, не нравятся…

Он говорил что-то ещё и ещё. О том, что ведомство Герасимова – оно особое, глава его скрытен и не всегда подотчётен даже ему… Говорил много и подробно, и странно откровенно для первого знакомства – ибо кто я такой, на самом деле… Говорил, а я всё это время думал, что тем самым Николай отгораживается от главного. Поскольку смысл всей моей речи заключался вовсе не в реформе охранного отделения, пусть оно и надо, конечно… Огромная будущая кровь – вот в чём была суть, от которой монарх отгораживался такими вот мелочами. И в этом весь русский царь. Николай Второй по прозвищу Кровавый. А по сути – Бессмысленный.