Лоран Бине - Цивилиzации

На другом берегу реки, среди холмов, возвышалась крепость, которую он принял за Саксайуаман.

Со склонов террасами спускались сады, а над ними расцветали огни фейерверков — как на просторах Тауантинсуйу.

Но самое сильное впечатление произвел на него дворец Синьории, где расположились герцог и правительство. Верно, надоели ему изысканные сады Алькасара с их апельсиновым благоуханием, и в этой серой каменной постройке, которую венчала зубчатая башня, он вдруг увидел непосредственное воплощение власти в понимании, заложенном его предками. И пока Лоренцино с гордостью рассказывал что-то о статуях царька по имени Давид, которые он выставил в большом Зале Совета, Атауальпа мысленно перенесся из одной империи в другую. Под конец он сделал вид, будто смеется над чем-то, и попросил представить ему зодчего, сотворившего столько чудес, поскольку готов сделать ему предложение, от которого тот не сможет отказаться, и увезти в Севилью. Лоренцино тоже засмеялся, как требовал этикет: он, конечно же, помнит, как в угоду своему повелителю сам когда-то лишил Флоренцию ее величайшего скульптора и привез его в Андалусию. (На самом деле мастер тогда уже успел перебраться в Рим, но об этом лучше было молчать.)

Стоит заметить, что старик Микеланджело по-прежнему здравствовал: он трудился над чертежами в своей мастерской в Севилье, где под вечер любил бывать Атауальпа. Не было только прежнего Лоренцино. Теперь герцог Флорентинский велел именовать себя Лоренцо. Это был человек в расцвете сил, правивший мудро и твердой рукой. Его супруга, герцогиня Киспе Сиса, считалась главным сокровищем Тосканы и подарила ему двух прекрасных детей, которых он обожал. Его город оставался жемчужиной, красоту которой славила вся Пятая Четверть. Он заключил мир с Римом и Генуей. Его почитали в Вене, столице королевства Фердинанда. При дворе его были собраны величайшие художники империи.

Словом, Лоренцо де Медичи правил в полном смысле слова. А властолюбие не терпит равных и даже вторых. Позавидовал ли Атауальпа? Захотел ли он упрочить свой авторитет, решив, что Флоренция оспаривает его собственным великолепием? Попытался ли он унизить вассала, предъявить счет за помпу, с которой тот его встретил? Если так, то его есть в чем упрекнуть. Или же он просто думал воспользоваться правом, доставшимся ему от предков? Однако нравы в Пятой Четверти были не такими, как в Тауантинсуйу, и император, как никто другой, должен был это понимать.

А его, в свою очередь, поразила красота сестры. У нее были широкие бедра, мягкая грудь, молодая смуглая кожа. Овал ее лица подчеркивали густые темные волосы, спадавшие на обнаженные плечи: в этом ей подражали как знатные итальянки, так и простолюдинки — все пытались на нее походить. Она воспламенила в брате такие чувства, которых, как говорят, он не знал с тех пор, как на их утлом корабле по пути в Лиссабон познал принцессу Игуэнамоту. И он потребовал сестру у герцога. Тот отнюдь не горел желанием уступать супругу, будь то самому императору. Конечно, Лоренцо знал, что Верховному инке не отказывают. Да и сама Киспе Сиса, видимо, была не против и сочла желание брата за честь.

Лоренцо решил тогда действовать хитростью и лицемерием. Он притворился, будто готов охотно исполнить просьбу Атауальпы и чуть ли не польщен. Но стал находить предлоги, отсрочивавшие дело: то у его жены недомогание, то она хочет как можно лучше подготовиться, чтобы принять своего супруга и брата. Ей нужно больше времени для поста. Она ждет из Португалии редкие индийские благовония, чтобы ими надушиться. Лучшие ткачи города шьют для нее наряд, достойный такого случая, а шить его положено тончайшими золотыми нитями.

Лоренцо тем временем тайно договаривался со Строцци, одной из самых богатых флорентинских семей, издавна соперничавшей с Медичи и мечтавшей вернуть республику. (Я уже упоминал об этой оригинальной форме правления, когда группа нотаблей распределяет власть внутри себя и выбирает суверена, как это происходит с дожем в Венеции или Генуе.)

Что он пообещал Строцци? Что за немыслимая клятва скрепила их уговор? Чьей поддержкой они могли заручиться? Венеции? А может, Фердинанда? Едва ли. Чего им было ждать от вчерашнего угнетателя, если не верного возвращения тирании? Для того юный Лоренцино и примкнул к Верховному инке, чтобы устранить своего кузена Алессандро, ставленника Габсбургов. А если папы? Это более вероятно. Поводырь адептов приколоченного бога скрепя сердце дал согласие на коронацию Атауальпы, и его тревожило, что у религии солярного бога прибавляется последователей. Причем к подобным махинациям ему было не привыкать: не он ли в недавнем прошлом руководил из Рима убийством Дориа в Генуе?

Эти разговоры Лоренцо вел со Строцци, Риччи, Ручеллаи, Валори, Аччайоли, Гвиччардини и даже с Пацци и Альбицци, у которых были все основания ненавидеть его семью [244] Семьи Пацци и Альбицци участвовали в заговорах против членов семейства Медичи с неблагоприятными для себя последствиями. : «Время не может заглушить жажду свободы, ибо сколь часто бывали охвачены ею во многих городах жители, никогда сами не вкушавшие ее сладости, но любящие ее по памяти, оставленной их отцами, и, если им удавалось вновь обрести свободу, они защищали ее с великим упорством, презирая всякую опасность. А если бы даже этой памяти не завещали им отцы, она вечно живет в общественных зданиях, в местах, где вершили дела должностные лица, во всех внешних признаках свободных учреждений, во всем, что стремятся на деле познать все граждане» [245] Макиавелли Н. «История Флоренции». Книга вторая, часть XXXIV. Перевод Н. Рыковой. .

По правде говоря, политические намерения Лоренцо были не вполне ясными: казалось, им скорее движут личные мотивы. Зато в его решимости заключался изъян. Колеблющимся он заявлял, что не участвовать в столь славном деле из-за неопределенности его исхода — чистое малодушие.

Вскоре брожение в умах, вызванное планами строптивого герцога, привело к тому, что о таковых стало известно.

Слухи о заговоре дошли до разведчиков Руминьяви: он попытался предупредить своего господина, но тот и слушать не хотел. Будь рядом Чалкучима, глядишь, он убедил бы властителя, что опасность реальна, ведь интриги и заговоры были по его части — старый полководец с каменным глазом в них мало смыслил. Но, может, Атауальпа попросту устал, а усталость притупляет осторожность, внимание к знакам, животный инстинкт самосохранения. Быть может, Верховный инка, покоритель Нового Света, император Пятой Четверти, почувствовал, что его миссия на этой земле завершена и так или иначе пора ее прервать. Человек, своей судьбой превзошедший в величии самого великого Пачакути, несомненно, желал покоя. Помышлял ли он об озаренном солнцем уединении в тихом месте, среди апельсиновых деревьев, красочных полотен, говорящих листов и избранных женщин, или предпочел бы курить табак и писать мемуары? Этого нам не узнать.