Ким Лиггетт - Последняя жатва [litres]

Я перелезаю через ограду и сгребаю стопку наличности, сбросив подкову на землю.

– Я беру все это себе, – говорю я, засовывая купюры в карман.

– Но… но ты ведь даже не сел на быка, – запинаясь, бормочет Тайлер.

– Все получит тот, кто сумеет дольше всех продержаться на площадке для родео. Таково было условие пари. – Я втыкаю нож в деревянный столб ограды совсем рядом с его телом и вижу, как у него дергается кадык. – Так что думаю – мой фарт продолжается. И да, вот еще что – можешь не благодарить меня за то, что я спас твою задницу.

К тому времени, когда мы отправляемся обратно в город, на землю уже опускаются сумерки.

Тайлер развозит всех по домам, прежде чем довезти меня обратно до моего пикапа, стоящего на парковке Мидлендской старшей школы. Я вижу, что он хочет мне что-то сказать, но не собираюсь помогать ему сделать это.

Мы останавливаемся на пустой парковке, я выхожу из его машины и уже начинаю закрывать дверь, когда он говорит:

– Этот твой трюк с быком, когда ты заставил его поклониться тебе, – все это лабуда, не значащая ни черта. Для Эли ты просто тупиковая ветвь, не имеющая никаких перспектив. Ты не нужен нам даже в совете.

– У твоего отца на этот счет другое мнение, – отвечаю я, барабаня пальцами по двери машины.

– Мой отец – старый дурак. К тому же в нашем городке не составляет труда найти кровь Тейтов.

– Что ты сказал?

– Ты меня слышал.

Я наклоняюсь и заглядываю в салон:

– Не знаю, на что ты намекаешь, но, если ты приблизишься к Умничке или к Джесс, то клянусь Богом – я убью тебя.

Его физиономия расплывается в самодовольной ухмылке.

– Ты все еще ничего не знаешь, да?

Я протягиваю руку, чтобы схватить его, но он жмет на газ и юзом выезжает с парковки на Мейн-стрит.

Я подхожу к пикапу и проверяю свой телефон. Ни одного звонка или текстового сообщения от мисс Грейнджер. Возможно, получив то, что ей было нужно, она занята приготовлениями к проведению экзорцизма, а может быть, все это существует только в ее голове и представляет собой всего лишь какую-то гребаную фантазию. Я знаю одно – я чувствую себя, как шарик в обшарпанным игровом автомате для пинбола, стоящем в нашем торгово-развлекательном центре. Я мотаюсь туда-сюда, реагируя на все, и, быть может, именно этого они от меня и хотят. Быть может, всем этим я только играю им на руку, а мне это даже невдомек.

Я делаю глубокий вдох, проводя рукой по приборной панели. Это был пикап моего отца, а до него «Форд» принадлежал его отцу. Нет, я не дам этому моему последнему воспоминанию о нем в хлеву разрушить все, что нас связывало. Как говорила Умничка, мы сами выбираем, что хотим помнить, и я делаю правильный выбор, но это вовсе не значит, что я просто закрою на произошедшее глаза. У меня есть вопросы, на которые необходимо найти ответы. Отец всегда говорил мне: в смутные времена ответ – это наша земля.

Я еду домой к пшенице.

Туда, где мне не надо будет думать.

Не надо будет видеть сны.

А надо только вести комбайн.

Луна кругла и красна, как раздувшийся от крови клещ. Я слышу тяжелое дыхание, хруст сжатых и обмолоченных колосков под моими ногами… и песенку. Детскую песенку из далекого прошлого. Она манит меня все дальше и дальше в глубь пшеничного поля, и когда я наконец вижу, откуда исходит этот напев, то застываю на месте, остолбенев. У меня такое чувство, будто мое сердце вот-вот разорвется от переполняющих его страха и благоговейного трепета. Черный бык, тяжело ступая, идет вперед, а на спине его сидит Умничка. Он не брыкается, не встает на дыбы – он ведет себя смирно, как пони. Умничка гладит его по голове, распевая свою песенку-считалку. Ноги ее босы, она одета в белое платьице с прошвами, то самое, которое было на ней во время церемонии прощания с нашим отцом, а волосы распущены, но на голове у нее, над виском, виднеется что-то темное и мокрое. Умничка наклоняется, чтобы обнять шею быка, и тут я вижу, что из горла у него хлещет кровь. Бык шатается, опускается на колени, подогнув передние ноги, и когда Умничка выпрямляется, я вдруг осознаю, что это вовсе не Умничка, а Тайлер.

– Видишь, – с ухмылкой говорит Тайлер, – я тоже смог поставить его на колени.

Я резко пробуждаюсь и обнаруживаю, что сижу в движущемся комбайне. Я жму на тормоз и проверяю датчики. Мне бы хотелось думать, что я проспал всего несколько минут, но оказывается, что топливный бак комбайна почти пуст. Должно быть, его двигатель работал несколько часов.

Я поспешно выбираюсь из кабины, чтобы оценить ущерб, который нанес урожаю, но оказывается, что я нахожусь все на том же участке поля, с которого начинал. Я не могу этого понять. Я слыхал о лунатизме, то есть хождении во сне, но разве можно во сне вести комбайн? И, судя по всему, я ездил одними и теми же маршрутами по одному и тому же месту словно сумасшедший.

Идя к дому, я продолжаю прислушиваться, ожидая услышать стук копыт по пшеничному полю. Я понимаю, что это был всего лишь сон, но мне он казался таким реальным. У меня щемит сердце. И это нечто большее, чем тоска… нечто большее, чем ужас… Это чувство приближения чего-то неотвратимого, как будто мою кровь оледенил первый мороз. Потирая ладонями руки пониже плеч в попытке избавиться от мурашек, я вхожу в дом.

Стараясь ступать как можно более бесшумно, я захожу в гостиную и плотнее укрываю маму стеганым лоскутным одеялом. Я вижу, что она только делает вид, будто спит, но сейчас я чувствую себя не в силах разбираться ни с ней… ни с мухами.

Я проверяю, как там Умничка. Она спит, свернувшись калачиком. Ее потасканной, грязной куклы-пупса по-прежнему нигде не видно. Когда я прохожу мимо комнаты Джесс, то вижу, как под ее дверью взад и вперед движется тень, как будто она мерит комнату шагами.

– Джесс? – Я стучу в дверь. Движение прекращается. Я не знаю, что ей сказать. Понятно, что она, вероятно, все еще в расстроенных чувствах из-за того, что произошло во время Праздника урожая. Я все время думаю о том, что надо бы рассказать ей, что случилось с Джимми, но мне не хочется усугублять дело.

– Ты что-то долго не ложишься, – произношу я, потом качаю головой. Глупо было говорить ей это. – Я хочу сказать… Я просто хочу, чтобы ты знала – я всегда готов тебе помочь. Если тебе захочется поговорить, и вообще.

Она не отвечает, но я слышу громкое дыхание, как будто ее лицо прижато прямо к замочной скважине.

Я иду дальше, но потом возвращаюсь.

– Кстати, я хотел отдать тебе вот это. – Я вынимаю из заднего кармана джинсов деньги и наполовину засовываю их ей под дверь. – Здесь сто восемьдесят два бакса. Это тебе на одежду, которую ты хотела купить. И к слову сказать, мне все равно, если ты нарежешь в ней дырок.