Тёма Шумов - Тиховодье

И что она теряет, если последует совету Димы? По крайней мере, кажется, он высказал единственное разумное предположение для объяснения происходящего. Конечно, оно не объясняло, наличие дневника Максима в спортивном зале, флажка и лошади в детском саду, кровавый дождь и, прочее безумие царившее вокруг, но она была готова списать половину этого на галлюцинации, и усталость. Даже на повреждение мозга в результате ДТП или энцефалита.

В учительской было темнее, чем в коридоре. Она нашла выключатель на стене справа от себя, надавила на большую плоскую кнопку, и под потолком вспыхнули две огромные люстры.

Первое, что бросилось ей в глаза – огромные старинные часы. Маятник раскачивался из стороны в сторону наполняя кабинет монотонным тиканьем. Минутная стрелка указывала на восемь, часовая немного отставала.

Вдоль стен расположились четыре стола. Три из них были завалены бумагами, и лишь на одном стоял компьютер. На огромном плоском мониторе сменяли друг друга фотографии океана. Кислотные нереальные цвета резали глаз. Возле монитора розовым цветком цвёл маленький овальный кактус.

Она подошла к компьютеру, и нажала на пробел на заляпанной старинной клавиатуре. Фотографии исчезли, вместо них появился захламленный иконками документов рабочий стол.

Твою ж мать, и где здесь искать эту их АСИОУ, – подумала она вначале, но нужная ей иконка нашлась почти сразу в левом нижнем углу.

Все то время, что запускалась программа, она нервно покусывала губы и смотрела на часы. Она понимала, никто не застанет ее за попыткой проникновения в святая святых школьного образования, за попыткой доступа к персональным данным,…

…просто потому, что в школе кроме меня никого нет…

…но все равно нервно поглядывала на оставленную открытой дверь.

Как и говорил Дима, пароля на вход в систему не было. Загрузившись, программа сразу предложила ей выполнить поиск. Брезгливо морщась от прикосновения к покрытым слоем жира и грязи клавишам клавиатуры, она вбила в поле ввода НИЛОВ МАКСИМ и нажала Enter .

Ответ не заставил себя долго ждать. Появилось окно с перечнем из десятка Ниловых Максимов. Напротив каждого имелась небольшая фотография, а ниже годы обучения. Третья сверху фотография привлекла ее внимание. Мальчик – нет, скорее юноша, – на ней был чем-то похож на сына, но изображение было слишком маленьким, чтобы с полной определенностью сказать, – да, это Максим.

Могло ли такое быть? Неужели Дима оказался прав? И если это так, то, что она еще забыла? Как вообще возможно, чтобы больше десяти лет просто выпало у нее из памяти?

Дрожащей рукой она подвела «мышку» и нажала на фотографию.

Тут же открылось новое окно с персональными данными выбранного Максима Нилова и у нее не осталось ни малейшего сомнения, перед ней именно ее сын. Пусть здесь ему было лет четырнадцать, пусть его глаза смотрели на нее с невыразимой печалью, – она не могла не узнать его.

Справа от фотографии она заметила незаполненные поля с годами обучения и адрес места жительства – проспект Батова,34 .

– Почему мы туда переехали? – прошептала она. – Это же самый ужасный в городе спальный район. Там одни «хрущёбы» и малолетние бандиты. Не удивительно, что я так напугала ту женщину в нашей старой квартире. Зачем мы переехали из элитного дома с такими просторными квартирами в эту дыру? У нас, что дела совсем плохо пошли? И что там эта баба говорила, сколько она там живет? Четырнадцать лет? Что же это за хрень такая?!

В самом низу она нашла ссылку «дополнительная информация». Катя попробовала подвести к ней мышку, но та не сдвинулась с места. Затем курсор сменился на песочные часы. Система АСИОУ, обошедшаяся государству в миллионы рублей, зависла как бесплатная студенческая поделка.

Она отшвырнула от себя клавиатуру и вскочила.

Стул, на котором она сидела до этого, откатился и ударился о стену, сбив по дороге мусорное ведро. Это произошло совершенно беззвучно. На какое-то мгновение она подумала, что оглохла. Безмолвие навалилось на нее всей своей невыносимой тяжестью. В нос ударил запах ржавчины, сырой плесени и чего-то до тошноты приторного. Она удивленно огляделась. Маятник старых часов застыл в крайнем левом положении. Они не тикали. Их молчание было напряженным и зловещим. Отброшенная клавиатура зависла в воздухе в паре сантиметров над столом. Мусорное ведро стояло на ребре, наклонившись под углом в сорок пять градусов.

Мир вокруг нее замер как сжатая пружина, как натянутая тетива или взведенный курок.

И затем в один миг он стремительно меняется.

Шорохи, шелест и перестук капель вновь прорываются к ней сквозь ватную тишину. Маятник срывается с места. Раскачиваясь так же, как и раньше, совершая свои обычные движения, он вместо старого и привычного «тик-так», звука на который в повседневной суете человек не обращает внимания, издает нечто больше похожее на…

шшшшмяк-шмак… шшшшмяк-шмак…

…монотонный шепелявый шёпот беззубого старческого рта.

Клавиатура падает на стол. Опрокинутая мусорная корзина на пол.

Из последней вываливаются куски окровавленной марли, в которой копошатся огромные черные жуки. Их суставчатые лапы скользят по кафельной плитке, в которую превратился темно-зеленый линолеум.

Экран монитора мигает, включается программа заставки.

Если раньше, когда она вошла в учительскую, на нем демонстрировалось слайд-шоу из фотографий океанского побережья, теперь сменяя друг друга, появляются изображения, девичьих ягодиц в белых, розовых и зеленых трусиках, выглядывающих из-под коротких или задранных юбок. Фотограф – извращенный папарацци – должно быть, подкарауливал момент, когда девочки поднимались по лестницам или прыгали через скакалку. В каждом застывшем мгновении, выхваченном объективом, чувствовалась болезненная извращенность.

По стенам, от потолка, расползаются серые пятна. Они темнеют, приобретают ржавый окрас, местами вздуваются, и там, где это происходит, штукатурка лопается как гнойник или волдырь на обожженном участке кожи. Из образовавшихся трещин, пульсируя, вытекает багровая жидкость.

Фотографии детских попок сменяют полуголые старшеклассницы, визжащие и прикрывающие маленькие груди. Некоторые кидают в сторону фотографа кроссовки и пакеты со спортивной одеждой.

Вверху изображения появляется надпись, – мы поймали извращенца и задали ему хорошую порку .

Столы, ранее заваленные бумагами, покрываются грязно-серой материей, зарастая ей будто мхом, и превращаются в больничные койки, на простынях и подушках которых в скором времени появляются кровавые кляксы. Рядом с кроватями, проступая из воздуха, в начале, как мираж, но затем, материализуясь во всех подробностях, появляются толстые кожаные ремни. На полу раскиданы скальпели, куски ваты, ножницы, бинты, зажимы.