Тёма Шумов - Тиховодье

Появляется новая серия фотографий. Они стали еще откровенней. По монитору проплывают возбужденные заостренные женские соски, выступающая ягодица с пламенеющим отпечатком ладони, розовые бритые гениталии.

Фотографии кажутся одновременно и отвратительными и возбуждающими, привлекая внимание тёмной и скрытой от посторонних глаз части ее души. Той её части, которая в четырнадцать лет тайком смотрела порнушку по кабельному каналу «Искушение», а летом в деревне с наслажденьем давила в кулачке гусениц и жуков.

Экран монитора вспыхивает ярче. Она отстраняется от него и прикрывает глаза рукой.

Следующая фотография сделана против света, который идет через огромное окно класса. На учительском столе лицом к фотографу сидит женщина. Ее голова низко опущена, длинные волосы свешиваются вперед, прикрывая грудь и касаясь короткостриженой головы юноши, сидящего перед ее раздвинутыми ногами. Не составляет особого труда догадаться, чем они занимаются. Труднее, оказывается, перебороть в себе одновременное возбуждение и рвотные позывы.

Над фотографией комментарий, – вот так мы изучаем анатомию .

На нее осыпаются мелкие куски шпаклевки и цемента. Белая пыль ложится на ее плечи как перхоть. Она стряхивает ее, и, подняв голову, в ужасе наблюдает, как поверхность потолка покрывается сетью трещин больше похожих на ветвистые темные вены мертвеца, из которых сочится и капает грязно-ржавая вода.

Она делает шаг назад. Одновременно с ней отодвигается изображение на мониторе, и появляется новая порция фотографий.

Шея в собачьем ошейнике, сменяется бедром с синими отпечатками зубов, плетка на красной от побоев спине, – цепями на запястьях.

И, как логическое завершение, распахиваясь из левого верхнего угла монитора, выскальзывает изображение юноши, распятого на старинной двуспальной кровати. Его лицо закрывает черная балаклава, член безвольно висит между ног.

Достаточно. У нее больше нет ни малейшего желания разглядывать всё это.

Она отворачивается, закрывая глаза.

Кажется, проходит не более минуты, прежде чем она вновь открывает их, но кабинет учительской уже полностью преобразился, превратившись в жуткую больничную палату.

Место столов заняли койки с замаранным кровью бельем. Кровавых пятен настолько много, что кажется, будто здесь недавно работала бригада безумных хирургов-вивисекторов. Гогоча, они кромсали трупы. Извлекая органы, складывали их в наполненные льдом сумки-холодильники, и между делом пересказывали друг другу старые бородатые анекдоты и, смешные только для них, случаи из своей черной и кровавой работы.

На спинках коек висят рецептурные и температурные листы. У изголовья ближайшей к ней койки на стене разноцветными кнопками прикреплены вырезки из газет. Бумага, кажется, пожелтевшей и крошащейся от времени.

Старательно отводя взгляд от монитора и проплывающих по нему фотографий, она подходит ближе, вглядываясь в вырезки. Судя по заголовкам заинтересовавшие кого-то статьи ничем не связанны между собой. В одной речь идет о праздновании нового года в детских садах города, в другой, явно заказной, рассказывается об открытии магазина «детский мир» в торгово-развлекательном центре «Виконда». Но каждая из них кажется ей смутно знакомой. Она не могла бы поклясться в этом, но возникает ощущение, что когда-то она уже читала их.

На тумбочке под вырезками наклоненная головой к стене с бесстыдно раздвинутыми ногами стоит голая Барби. Женщина брезгливо толкает ее пальцем и кукла, упав на бок, демонстрирует ей тщательно воссозданные интимные места. Какой-то больной извращенец красной шариковой ручкой нарисовал ей соски, а также малые половые губы, между которыми аккуратно проделал небольшое отверстие.

– Мерзость, – она смахивает куклу с тумбочки, и та падает на грязный кафельный пол. Но теперь ее поза стала еще более вызывающей. Разведенные ноги оказались похотливо задраны к потолку.

Катя пинает ее ногой, – с глаз долой, под ближайшую койку.

Снова посмотрев на вырезки, она обнаруживает среди них не замеченную ранее. Называние статьи не отличается оригинальностью. Заголовок стандартен для сентябрьского номера провинциальной газеты – « В первый раз в первый класс ». В тексте тоже вполне ожидаемо речь идет о том, что школы города в очередной раз открыли свои двери перед первоклассниками, начав новый учебный год и отметив «День знаний».

Но не это привлекает ее внимание.

Под текстом темная, потерявшая контраст от времени, фотография, на которой по высоким окнам фойе и широким ступеням лестницы она узнает школу. Первоклассники стоят нестройной шеренгой. По краям кадра все еще зеленые кусты барбариса и акации. Девочки с огромными бантами, мальчики в костюмах. Почти у каждого ребенка в руках непременный букет хризантем или лилий. Они улыбаются, не понимая еще, что их ждет одиннадцать лет каторги, морального прессинга и бессмысленного труда, одиннадцать лет разочарований в себе и в окружающих. Родители стоят за их спинами и тоже улыбаются. Похоже, они просто забыли, что такое школа.

Второй справа в ряду детей стоит Максим. Тёмно-зелёная жилетка на старой черно-белой фотографии выглядит серой. Галстук-бабочка – знаком бесконечности.

В тот день он был похож на маленького джентльмена. Ему не хватало только цилиндра на голову и тросточки. Серьезности во взгляде было столько, что позавидовал бы любой член палаты лордов.

Между детьми, родителями и учителями сновал фотограф. Он принимал чудовищно странные позы, достойные йоги и «Камасутры», – то, пригибаясь к земле, широко расставлял ноги, будто ксеноморф из фильма «Чужой» приготовившийся к прыжку на Сигурни Уивер, то изогнувшись, застывал, как богомол, караулящий ползущую по ветке тлю.

Должно быть, эта фотография его рук дело.

Человек с камерой в куртке «пилот» с эмблемой и названием местного телеканала «Т-34» на спине, снимал девушку с микрофоном, берущую интервью у директора школы, в стороне ото всех.

Она вспомнила, как стояла за спиной сына, спрятавшись от яркого светящего в глаза солнца под низкими ветвями кустарника. Мама девочки справа от Максима, раздражающе громко и нудно комментировала происходящее по телефону. Периодически поднимая руку и с зевком закидывая ее за голову, она демонстрировала Кате пожелтевшую от пота, и прогоркло смердящую ткань белой кофты.

Вглядываясь в фотографию, Катя ожидает увидеть себя, но позади сына, прячась в тени, стоит хоть и похожая на нее, но совершенно чужая женщина. Большую часть её лица разглядеть невозможно. Видно только пухлую нижнюю губу и подбородок. Рука женщины лежит на плече Максима. Длинные ногти впились глубоко в жилетку. По острым суставам чувствуется, насколько цепко она держит его, – почти как мертвецы из фильмов ужасов, как впившийся в эпителий паразит.