Тёма Шумов - Тиховодье

Она тянется к вырезке. Трясущейся рукой прикасается к фотографии, надеясь, что это будет нечто большее, что она почувствует прикосновение к сыну, к тому дню. Но только в глупых фильмах и бездарных мистических романах героиня, прикоснувшись к предмету, испытывает будто удар током, ее встряхивает, ее сознание выворачивает, и она ощущает связь с потерянным прошлым или с потусторонним миром. В ее случае ничего подобного не происходит. Все что она ощущает – сухую шершавую поверхность старой газетной вырезки.

По абсурдности, по парадоксальности последние несколько часов ее жизни вполне могут претендовать на то, чтобы быть включенными в новый роман Кодзи Судзуки [7] Кодзи Судзуки (яп. 鈴木光司, Судзуки K°: дзи), – японский писатель, автор цикла романов «Звонок». или лечь в основу нового фильма Дэвида Линча. От прочтения, или просмотра которых, темным осенним вечером нормальные люди в нормальных городах, окруженные нормальными семьями, задавали бы себе вопрос – а какой вид наркотика принимал автор?

В фильме бы все зависело от уготованного ей финала, думает она, проводя пальцем по фотографии, и все ещё пытаясь почувствовать хоть что-то. Он либо расставит все точки над «ё», либо оставит в состоянии фрустрации.

Но я – не персонаж фильма ужасов, и моя жизнь – не кино.

Старая бумага под ее пальцем трескается. Катя отдергивает руку, но вырезка продолжает крошиться и осыпаться, превращаясь в мелкую пыль, кружащуюся в воздухе под косыми лучами мерцающих и потрескивающих на потолке лампочек. Она вдыхает ее, ощущая горечь.

Отчасти это была горечь утраты, отчасти вкус праха мертвого прошлого.

На дальней койке, той, что ближе остальных к выходу из палаты, лежит тело человека, плотно оплетённого бинтами. Руки стянуты кожаными ремнями и зафиксированы по краям. Из бинтов, кажущихся заскорузлыми и твердыми как кора дерева, торчат только кисти с бледными длинными пальцами и матовыми ногтями и неподвижное гладкое лицо, словно сделанное из белого пластика. На нем не заметно ни единого волоска. Полностью лишённое бровей и ресниц, оно более всего походит на маску.

За которой мог спрятаться кто угодно.

Или что угодно.

Неожиданно из черной бездны памяти всплывает детское воспоминание. Из тех далеких времен, когда еще были живы ее родители. Ей было пять, и она впервые увидела пьяного отца. Он вошел в квартиру против обыкновения тихо и незаметно. Остановившись в темном коридоре, даже не стал включать свет. Не издав ни слова, тяжело запыхтел, снимая с себя куртку и ботинки. Ни обычного своего «Всем привет!» или более редкого «А вот и я! Не ждали?».

Мать вышла из кухни, откуда доносился запах печеной свинины и, издав что-то нечленораздельное, заговорила на повышенных тонах. Ее голос дребезжал как осыпающееся осколками стекло. Чувствовалось что она расстроена, злится, и не против «устроить сцену». Но отец молчал, даже не пытаясь возражать или огрызаться, хотя раньше сделал бы это обязательно, и они, выкричавшись, сорвав друг на друге накопившийся за день стресс, сели бы смотреть очередное ток-шоу с чаем и шоколадкой: Зая, ну скушай печеньку… Котик, я уже так объелась.

Его необычная молчаливость – уже одно только это насторожило Катю. Она отвернулась от телевизора, на экране которого маленький дрожащий зверек из мультфильма «Мадагаскар» опять издавал свое коронное «мимими» и смотрел на зрителя большими испуганными глазами.

Из коридора показалась рука и легла на ручку.

Отец вошёл в комнату, прищурившись и заслоняя глаза ладонью. Она хотела вскочить и, как всегда, подбежать к нему. Но ни сделала и попытки увидев, что вместо того, чтобы устроится в своем любимом кресле под желтым торшером, он молча сел на край дивана, равнодушно смотря в темное окно, задернутое серым тюлем.

Его лицо было застывшим и равнодушным как маска.

Буквально за день до этого она смотрела фильм «Вторжение», про то, как инопланетяне захватывали тела спящих землян и испугалась, – а вдруг нечто подобное произошло и с ним и теперь это больше не ее любимый папочка, а нечто нацепившее на себя его облик так же, как она на новый год надевала костюм и маску мышки.

Катя краем глаза посмотрела на его лишенное эмоций лицо и, еле сдерживая крик, уже готовый вырваться из груди, бросилась на кухню к матери. Лишь там, уткнувшись лицом ей между ног, в вытертые короткие шорты, она позволила себе громко разрыдаться.

Рядом с телом, висит негатоскоп наклоненный одним краем. От него по всей палате разливается мертвенно-бледное свечение, подчеркивающее кровавые тона и оттенки окружающего. На светящемся поле негатоскопа находится прикрепленный к нему магнитными держателями рентгеновский снимок, на котором отчетливо различаются суставы позвоночника и кости таза.

Она подходит ближе, чтобы разобрать надпись, сделанную в правом нижнем углу снимка.

Тут смерть. Увидимся в стране радости.

Печатные неровные буквы кривляются и скачут. Им тесно в рамках этой бессмысленной и абсурдной фразы. В них чувствуется неприкрытое безумие, они кричат о помешательстве автора, будто вырезавшего их ножом, скомкано и торопливо, под действием наркотиков или фонтанирующих извращенных эмоций. Это буквы шизофреника и убийцы.

Пальцы руки, торчащей из-под бинтов и толстого кожаного ремня, судорожно сжимаются, с остервенением комкая простыню.

Вскрикнув, женщина отступает на шаг назад.

Закутанный в белое человек выгибается и, подавшись вперед, пронзительно кричит. На его лице действительно было нечто вроде маски, и сейчас толстый слой, похожий на слой высохшей глины, покрывается трещинами, ломается, обнажая другое лицо. С него за ней пристально наблюдают карие полные безумной злобы глаза.

Крик из пронзительного становится хриплым, человек замолкает, приподняв голову. Тонкие обескровленные губы растягиваются в кривой ухмылке, обнажающей желтые зубы.

– Кто вы? – спрашивает она, пятясь все дальше от входа.

Мужчина громко и отчетливо выплевывает слова, совершенно игнорируя ее вопрос и не обращая внимания на ее недоумение.

– Что? Пришла, потаскуха? Но где же твой выблядышь? Гребанный маменькин сынок. Ты всегда противилась попыткам сделать из него мужика. Все эти ваши муси-пуси, все эти пускьи-поцелуськи.

Он говорит так, будто знал и ждал ее. В нем действительно есть что-то знакомое.

– Тошнит от этой твоей бабской сучьей нежности. Ты бы еще на него платье нацепила, и косички заплела. Ты хотела бы превратить его в малолетнего пидора. В маленькую слащавую нюню. В девчонку. Ты бы хотела, чтобы он всю жизнь бегал, держась за твою юбку. И даже заглядывал под нее. Потому что… Давай я открою, наконец, перед тобой эту страшную тайну – ты просто хочешь его. Но не как мать сына, а как любовница партнера. Хочешь его трахнуть, так ведь? Хочешь впиться зубами в его член.