Тёма Шумов - Тиховодье

Кто-то усердно поработал, замарывая и скрывая следы, оставленные временем.

Все фотографии имеют странный необъяснимый дефект – лица людей на них расплывчаты и размазаны. Создается впечатление, что в то время пока фотограф снимал их на свой старый «Зенит», все они энергично кивали и крутили головами.

Только на двух фотографиях, в стеллаже возле окна, она обнаружила человека, чье лицо не выглядит бесформенным расплывшимся пятном. И в этом человеке она узнала себя.

Из коридора доносится громкий цокот каблуков. Он то затихает, то появляется вновь: неровный, сбивчивый и блуждающий.

Кажется, идет пьяная женщина, которую шатает, чьи ноги подкашиваются, вынуждая хозяйку сначала семенить мелкими шажками, а затем замирать, ловя равновесие.

В дверном проеме мелькает силуэт.

В музей следом за Катей, пошатывалась из стороны в сторону, но не плавно, как шатаются пьяные или обессиленные люди, а рывками, как сломанный механический робот, входит девушка-подросток.

Два огромных банта во всклокоченных волосах, диссонируют с туфлями на высоких каблуках и школьным платьем, явно неподходящим по размеру и лишь слегка прикрывающим ягодицы. Воротник платья расстегнут и две непропорционально больших груди, будто сдавленные корсетом выпирают наружу гротескно и одновременно возбуждающе. Пятна крови и кровавые разводы делают посеревший кружевной фартук школьницы похожим на фартук мясника.

Катя не может вспомнить, где раньше ей доводилось видеть эти пухлые капризные губки, маленький кукольный носик и идеальные брови, но девушка определенно кажется ей знакомой.

– Почему он оттолкнул меня? – произносит школьница, голосом, дребезжащим как стекло в старом серванте. – Вместо того чтобы как все нормальные люди трахнуть меня своей боеголовкой, он трахнул меня головой об угол стола.

– Я не понимаю…

– Брось. Все ты понимаешь. Это ты его так воспитала, да? Я одела ради него туфли на этих долбаных каблуках и стринги, которые впиваются между моих булочек. Хотя мне хотелось бы, чтобы между них в меня впилось кое-что другое. Догадываешься что? Я хотела его, видела, что тоже нравлюсь ему, и в этот сладкий долгожданный момент он швыряет меня на пол.

Школьница усмехается, обнажая ровные крупные зубы в хищной улыбке. Над ее воротником появляется темная полоса и медленно поползет вверх по шее. Она разветвляется, повторяя сосудистую сетку. Кожа вокруг нее зеленеет и желтеет как старый кровоподтек.

– Знаешь, что говорили про него в школе? Что он педик. Думаю, так и есть. Только абсолютный пидор мог так поступить. Какие мы девочки глупые по сути создания. Почему-то нам нравятся либо совершенные подонки, либо голубые. Твой Макс – это венец. Он и подонок, и педик одновременно. Говорят, из противоположного пола он западал только на старух, вроде тебя.

– Как это может быть, если он голубой?

Сосуды темнеют и на бедрах девушки. По ним будто распространяется зомби-вирус. Бледно-розовое молодое упругое тело умирает на глазах, покрываясь трупными пятнами и раздуваясь.

– Не придирайся к словам. За что покупала за то и продаю. Например, на преподавательницу биологии, с которой он якобы занимался факультативно. А на самом деле между ними была чудная садо-мазо страсть. К сожалению, руководство школы узнало об этом и училку попросили написать заявление по собственному желанию. Сам факт связи ученика и учителя утаили, – знаешь, как хорошо у нас умеют это делать? Никто ничего не узнал. Были только слухи.

Грудь школьницы раздулась настолько, что платье расходится по швам. Кожа на разбухших икрах покрывается трещинами, из которых, пузырясь, течет черная субстанция.

– С твоим сыночком вообще связано много недомолвок и тайн. Говорят, что в первых классах он сверлил дырки в гипсокартонной стене между раздевалками и подглядывал за старшеклассницами.

Милое кукольное личико превращается в ужасную одутловатую посмертную маску.

– Я опять разлагаюсь. Так происходит каждый раз, когда начинается этот дождь. Все благодаря твоему Максимчику. Это он убил меня. И теперь я вынуждена вечно скитаться тут. Застряла в этом городе между жизнью и смертью.

Девушка делает шаг по направлению к Кате, вытянув руки.

– Вот смотри сейчас я…

Неожиданно ее тело сдувается. Платье обвисает и трухой осыпается на пол. Вслед за ним седеют и выпадают волосы, скрутившись, как мертвые бледные черви-паразиты у ног хозяйки. Из образовавшихся ранее разрывов кожи и пор вылетает облачко кроваво-черной пыли. Девушка ссохлась, превратившись в мумию, и рассыпается как высохший песочный замок. Через мгновение на ее месте остается лишь горстка праха и парящая в воздухе пыль. А еще через миг исчезают и они.

Это просто галлюцинация, – решает она, – такая же, как мальчик с косичками, попавшийся мне в коридоре, как голос из кабинки в туалете. Или призраки. Ну, ведь действительно, – это вполне могут быть и призраки. Город умирает, он доживает последние часы своей гребаной жизни и если представить, что это живой организм, что он обладает некоей коллективной душой, то можно объяснить очень многое. Конечно, это фантастика. Но в разумных пределах. Не больше, чем какой-нибудь конденсат Бозе-Эйнштейна…

Катя не знала, что это такое, даже представления не имеет, но название само всплывает в памяти и прочно занимает свое место в выстраивающихся в голове предложениях.

…или тахионы. Так же как муравьи или пчелы обладают коллективным разумом, почему не представить что-то обладающее не просто разумом – набором инстинктов и простейших рефлексий, – но и коллективной душой. Душой, которая складывалась и росла не десятилетия, а века, собиралась из страстей и устремлений, чаяний и разочарований всех проживавших в городе людей. Которая кормилась кровавыми убийствами, религиозным мракобесием, изменами. Любовью, страхом, одиночеством, радостью. Что если эта коллективная душа, в тот момент, когда все люди, когда-то бывшие ее частью, питавшие ее своими чувствами и эмоциями, бывшие для нее проводниками в реальный мир, покинули ее, – оставшись одна, слепая и глухая, осознала близость своей кончины. И вот, в преддверии своего смертного часа, понимая неизбежность смерти, город начинает искать способы выжить и для этого создает всех этих призраков. Вдыхая в них жизнь и вложив в них свою душу, он пытается спасти себя, убежать от надвигающейся катастрофы.

И…

Тут она холодеет, и лоб покрывается испариной.

…вдруг я тоже не более чем призрак, всего лишь порождение этой коллективной души. Вдруг меня воскресил сам город, чтобы продолжить во мне свое существование.