Тёма Шумов - Тиховодье

По периметру вдоль стен, где только возможно стоят старые офисные стулья неопределенного цвета. Над стульями висят доски, на которых раньше размещались объявления. В некоторых из них учеников старших классов приглашали во всевозможные спортивные секции от айкидо до баскетбола, в других извещали родителей о том, что теперь допуск в школу взрослых производится только при предъявлении паспорта или о том, что у детей должно быть сбалансированное питание, и поэтому всем было необходимо срочно приобрести витамины известной марки в ближайшей аптеке.

Но сейчас вместо объявлений на досках развешены, отвратительные сюрреалистичные фотографии и выполненные в кроваво-черных тонах детские рисунки. На фотографиях в нелепых позах застыли сплетенные человеческие тела. Руки, ноги, груди и задницы – все перепуталось и спаялось в кошмарные бесформенные комки плоти. Изображения оказались копиями недавнего рисунка Максима. Выстраиваясь один за одним, они разворачиваются перед ней в цельную историю, превращаясь в жуткий комикс.

Вот на одном из рисунков появляется полицейская машина. На следующем она перемещается ближе к зданию с колоннами. Через несколько изображений автомобиль останавливается и из него выходит огромный полицейский. А на следующем полицейский уже лежит на ступенях между колонн. Кровь заливает его лицо, окоченевшая рука крепкой посмертной хваткой сжимает пистолет.

Это плохое место, – вспоминает она слова Максима.

Все персонажи этой истории – человек-червь, ворона, клоун в цилиндре с распростертыми в стороны руками, – все двигаются к этому дому, окруженному оранжевыми деревьями, из окна которого выглядывает человек с козлиной бородкой. Хозяин. Человек, что почти всегда ходит в красной маске.

Растения в горшочках на подоконниках и на вертикальных подставках исчезли. Их место заняли игрушки, – раздетые куклы Барби, Братс и десятки других ранее неизвестных Кате. Они стоят в призывных позах, сидят, раздвинув ноги, их широко раскрытые глаза смотрят с похотливой невинностью.

За опорными колоннами, увешанными заляпанными зеркалами, сквозь широкие окна виднеется кусок перил у крыльца и темные разросшиеся кусты. Совсем недавно она стояла там, оттирая запотевавшее от дыхания стекло и стучась в массивную запертую дверь.

Она хорошо помнит, как в недоумении дергала ручку и раздумывала, – пнуть ее или попробовать выбить плечом так же, как поступают герои сериалов на НТВ.

Но теперь нужды в подобных отчаянных мерах нет, – входная дверь приоткрыта. Вставленный в щель между ней и створкой огнетушитель не дает ей захлопнуться.

В противоположном конце фойе, там, где раньше должна была находиться дверь в перемычку и школьную столовую, теперь бетонная стена. Точно такая же, как на втором этаже.

И из этой стены, медленно, как из тела размножающейся почкованием гидры, вырастают не по годам развитые девочки-подростки в коротких школьных платьях с белыми праздничными фартуками. Их уже около десятка и это точные копии школьницы встреченной Катей в музее. У всех одинаковые уже знакомые лица с пухлыми губами и кукольными носами, темная венозная сетка на груди и ногах, зеленоватая кожа.

Сначала на поверхности стены появлялось сморщенное лицо. За ним грудь. Через пару секунд очередная школьница уже выглядит как барельеф. В этот момент у нее открываются глаза, и она делает первый маленький и нетвердый шаг на туфлях с огромным каблуком-шпилькой. После того как из стены появляется вторая нога, за ней еще какое-то время следует липкий шлейф, похожий на тянущееся за пальцами тесто. Затем шлейф рвется со звуком шлепка ладони по влажному телу и школьница в настолько коротком форменном платье, что не составляет труда увидеть все, что находится у нее между ног, изгибаясь и содрогаясь, как зомби из фильмов ужасов, направляется в сторону Екатерины.

Они монотонно бормочут что-то нечленораздельное, иногда томно вздыхают и демонстрируют ей округлые ягодицы.

– Хочешь меня, красавчик? – произносит одна, расставив ноги и призывно крутя тазом.

– Отсоси, потом проси – декламирует другая.

– Помнишь, как ты сверлил дырки в стене между раздевалками и подглядывал за мной? – раздается из-за спины.

Катя бросается к входным дверям.

Оказавшись на крыльце, она прижимается к дверям спиной и переводит дыхание.

В воздухе висят кровавые капли. Все звуки стихли разом и неожиданно. Тишина.

Из окон школы льется багровый свет, в котором пляшут бесплотные тени.

Перед крыльцом застыл поток темной воды. Как схваченный морозом или вспышкой фотокамеры.

Она догадалась, что увидит это, только почувствовав обступившее ее безмолвие. Застывшее время, замерший в ожидании мир, балансирующий на грани, между своими двумя воплощениями, между болезненным кровавым адом и уходящей под воду неизвестностью.

Свет фонарей вдоль улицы из багрового превратился в оранжевый, а затем в жёлтый. Красные разводы на асфальте растаяли, а кровавые подтеки на стенах растворились в редком моросящем дожде. Улицы заволокло тусклым влажным маревом, в котором черные массивы многоэтажных домов колыхались как отражения на темной воде.

Школа за ее спиной вновь выглядела как раньше. Обычная, обезлюдевшая, в брошенном погибающем городе. В ней не было никаких отличий от миллионов других российских школ, пустеющих каждое лето. Залитое светом фойе, погрузившиеся во мрак корпуса и перемычка между ними. Так словно совсем недавно в темных окнах не плясали отсветы багровых огней, а по темным коридорам, чьи полы расчерчены инфернальной дорожной разметкой, не разгуливали странные создания, словно сбежавшие из снов сексуального маньяка.

Она спустилась по крошащимся бетонным ступенькам.

За то время, что Катя провела в школе, сумерки сгустились еще больше. По темно-синему небу неслись черные волны, в которых она с трудом узнала низкие тучи. Ей даже пришла мысль, что мир перевернулся, и теперь переполненная бурлящая река течет над ее головой.

Ей показалось, что откуда-то, – вероятно из окна одного из ближайших домов, – донеслась мелодия «Спят усталые игрушки». Кто-то забыл выключить телевизор?

Она представила, как в пустой квартире, брошенной хозяевами, собираются полупрозрачные призраки и, удобнее рассаживаясь на диванах и креслах, ждут начала бессмертной «Спокойной ночи, малыши». Эта передача, еще какие-то два года назад была чуть ли не ежевечерним ритуалом для ее семьи, не приняв участия в котором, Максим потом долго отказывался засыпать. Ей казалось, что наступление ночи он определял не по часам, а по появлению на телеэкране Хрюши и Степашки. Даже закончив первый класс, он иногда смотрел «Спокойной ночи». Пусть большей частью чтобы покритиковать показываемые там мультфильмы.