Тёма Шумов - Тиховодье

Катя подумала, что так и начинается взросление – с отрицания и насмешки над тем, что еще недавно составляло смысл твоего существования. Все что раньше казалось красивым, с течением времени становится уродливым. Всё, что казалось мудрым, становится глупым. Люди, которые тебе раньше нравились, начинают раздражать и выводить из себя.

Она вспомнила, что, учась в восьмом классе, была безумного влюблена в мальчика из десятого. Любовь была платонической, наполненной вздохами и наивными мечтами. Все что она могла себе позволить – это подглядывать за ним, во время перемен, чтобы потом, укрывшись с головой одеялом и подсвечивая фонариком, отмечать в блокноте с замком в виде сердца каждый день, когда он бросил на нее хоть мимолетный взгляд.

Она даже не знала, как звали предмет ее обожания, но это не мешало ей предаваться сладким фантазиям и превозносить его выше всех земных Олимпов. Она представляла его Гераклом, пришедшим вырвать ее из лап Немейского льва, принцем Филипом призванным своим поцелуем освободить от чар коварной Мелифисенты.

Окончив школу и поступив в университет, она, разумеется, забыла о нем. Пусть и не сразу, но созданный ей образ тускнел и растворялся во времени, вслед за воспоминаниями о первом визите в кафе-мороженное, отвратительной тыквенной каше, подаваемой на обед в детском садике, ругающихся родителях и первом визите к стоматологу.

Вспомнила о своем школьном принце Катя лишь спустя десяток лет, – разглядывая старые фотографии, и заметив на одной из них в кадре тощего парня с надменным и дебильным взглядом.

Смотря на жиденькие усики, редкие длинные волосы на подбородке, она удивлялась тому, что могла посвящать ему пусть и бездарные, но идущие из сердца стихи, рыдать, уткнувшись в подушку, после того как увидела его целующимся на новогодней дискотеке с какой-то девятиклассницей, и считать, что это тощее отвратительное ничтожество и есть ее принц.

С течением времени человек обязан меняться, обязан передумывать и низвергать собственных идолов. Если человек меняется – значит, он живет. Неизменным в течение времени остается только мертвое.

Наверное, – подумала она, – когда я умру, то легко смогу узнать, что превратилась в призрака.

Мертвецы не сомневаются, не меняют своих убеждений, они зацикливаются на последних предсмертных переживаниях и бродят по миру в поисках ответа на какой-нибудь один единственный вопрос, имеющий значение только для них и давно безразличный всем оставшимся в живых.

Пока она задает вопросы, пока передумывает, находит новые решения и цепляется за новую веру – значит, она жива. Как только ее мысли и желания зациклятся на чем-то одном – это будет означать, что она умерла.

А не зациклилась ли ты на своем сыне?

Мир покачнулся и перед глазами понесся уже привычный хоровод лиц. Но в этот раз вращение прервалось довольно быстро. Она даже не успела покачнуться.

На первом месте у тебя всегда был Макс, – всплыл в памяти чей-то грубый и низкий голос. – На втором месте тоже был он. И на третьем, ты удивишься…

Кто это? Кто-то из знакомых? Кто-то воспоминание о ком стерлись из памяти, вместе с последними четырнадцатью годами жизни?

Долгие четырнадцать лет, на протяжении которых она должна была видеть, как ее сын взрослел, как превращался в мужчину, будто вынули из ее головы. Ей казалось, ее не просто лишили части памяти, ее лишили части души. Ведь, что такое человек, как не его память. Заберите ее у него, а еще лучше замените чужими воспоминаниями, и вы получите совсем другого человека. Наша память – самый большой дар и самое большое проклятие. Она подавляет нас всей тяжестью прожитых лет. Пережитые страхи и проглоченные слезы диктуют, как нам поступать и как говорить. Счастливые моменты требуют бесконечных самоповторов. Но воспоминания – это, по большому счету, все, что у нас есть. Они всё то, чем мы являемся.

Ей пришло на ум, что все происходящее с ней с того момента как она очнулась на набережной похоже на паззлы от разных картинок. Сколько не пытайся собрать из всех них одно единственное изображение – это никогда не получится.

Теория о пропавших четырнадцати годах отлично составлялась из большинства имеющихся у нее на руках фрагментов. Однако оставались такие, которые никак не встраивались в общую картину, выбивались из нее, наличие которых можно было объяснить только собственным безумием.

Она быстрым шагом обошла брошенную возле школьного крыльца «Газель».

Если она хочет успеть побывать дома до того, как город смоет ей надо поторапливаться. До проспекта Батова более пяти километров, это городская окраина, настоящая спальная дыра, с расписанными граффити стенами, обоссанными подъездами, пустырями, магазинами, наполненными просроченным товаром и дешевым пивом.

Часть ее до сих пор не верила, что они переехали туда. Ей это казалось невозможным, нереальным и абсурдным. Но это единственное, что у нее было.

– Катя, – услышала она и, обернувшись на голос, заметила идущего к ней человека.

Его лицо пряталось за траурную вуаль темноты, накинутую плаксивыми сумерками на пустынную улицу. Как только человек попал под свет фонаря, Катя сразу узнала в нём Диму. Она настолько обрадовалась, увидев его, что с трудом удержалась от того, чтобы не кинуться ему на шею.

– Твоя марсианка так и не пришла? – все, что они смогли себе позволить – обняться подобно старым друзьям. Но для нее было достаточно и этого. Она прижалась к его мокрой майке, почувствовав на своей шее ровное успокаивающее дыхание.

Она медленно отстранилась.

– Да. Решил больше не ждать, – ответил он, послушно размыкая объятия и отпуская ее. – Я кинул ей СМС на всякий случай, надеюсь, нужды в нем не было. Мобильные не работают, сети нигде нет. Полагаю, я встречу ее здесь. Иначе мне придется ехать к ней домой.

– Тут ты ее точно не найдешь…

– Почему?

– Сам разве не видишь, – она показала на темные окна школы. – Идти сюда не было никакого смысла. Тут никого нет. Похоже, эвакуация закончилась. Все двери закрыты.

– Вот чёрт? Точно?

Она развела руки.

– Внутри пусто. Ни души. Я пробралась через окно. У меня это уже неплохо получается. Думаю, еще немного практики, и я могла бы переквалифицироваться в форточники.

Дима бросил взгляд сквозь стекло на ярко освещенное фойе и с недоверием посмотрел на нее.

– Если только призраки, – добавила она после секундной заминки. Улыбнулась, делая вид, что это шутка. Ей захотелось рассказать ему всё, поделиться всем увиденным и прочувствованным, но осознание того, что парень обязательно сочтет её окончательно спятившей, не дало потоку из сбивчивых от нетерпения, бурлящих как кипящая вода, слов вырваться наружу.