Рафаэль Лафферти - Дни, полные любви и смерти. Лучшее [сборник litres]

И все члены экспедиции вскрыли себе вены и принялись исписывать длинные страницы судового журнала собственной кровью. Кровь еле текла – из нее было изъято столько свободно циркулирующих веществ, что она стала вязкой и клейкой. Но они не сдавались. Они записали объяснение происходящему на планете, хотя потом, когда им показывали их записи, едва могли вспомнить, как это сделали.

То, что произошло на планете Медведей-Воришек, явно нуждалось в простом объяснении. Потому что, как однажды сформулировал великий Реджинальд Хот, «аномалии – это непорядок».

Вот это объяснение и воспроизведено здесь примерно в том виде, в каком оно было записано в судовом журнале липкой и тягучей кровью.

Рассказ «Days of Grass, Days of Straw» завершен в мае 1972 г. и опубликован в антологии «New Dimensions 3» под редакцией Роберта Сильверберга в 1973 г. Включен в авторские сборники «Golden Gate and Other Stories» («Золотые Ворота и другие истории», 1982) и «Ringing Changes» («На все лады», 1984).

Рассказ «Дни травы, дни соломы» впервые вышел в «New Dimensions 3» («Новые измерения – 3») – третьем выпуске антологии, которую в семидесятые годы составлял и издавал Роберт Сильверберг. Отбушевала и схлынула «новая волна», и по ее следам Сильверберг ставил перед собой задачу расслышать новые голоса, увидеть свежие подходы к созданию научной фантастики и фэнтези. Проза Лафферти была представлена во всех четырех первых выпусках антологии. В ту книгу, где был опубликован рассказ «Дни травы, дни соломы», вошли еще два рассказа, позже ставшие знаменитыми: награжденная премией «Хьюго» классическая притча «Те, кто покидает Омелас» Урсулы Ле Гуин и «Девушка, которую подключили» Джеймса Типтри-младшего (конечно, впоследствии открылось, что Типтри – псевдоним писательницы Элис Шелдон). Оба рассказа в следующие десятилетия печатались еще много раз, а рассказ Лафферти – хотя сегодня поклонники писателя считают его одним из лучших и поразительно провидческим – был переиздан только однажды в сборнике его собственных произведений. Тем не менее рассказ перевели на нидерландский язык, и он даже вдохновил певца Спинвиса (настоящее имя Эрик де Йонг) написать в 2004 году песню «Dagen van gras, dagen van stro» (это буквальный перевод названия рассказа). Текст песни очень отдаленно связан с произведением Лафферти, но смысл в том, что лучшие его истории, пусть и неизвестные массовому читателю, находят неординарные пути в искусстве и культуре и оставляют за собой след.

Сам рассказ некоторые из читателей считают довольно сложным для восприятия. В первых же строчках городская улица превращается в грунтовую дорогу, затем в тропинку. Главный герой Кристофер оказывается посреди доурбанистического и доиндустриального ландшафта, напоминающего пейзажи из легенд коренных американцев или народных сказок Оклахомы. Даже его собственное имя звучит непривычно, вокруг полузнакомые люди и непонятная местность – все сильно напоминает традиционный воображаемый пейзаж из прошлого. Тем не менее Кристофер чувствует себя обновленным и свежим, как будто «мир вдруг наполнился новыми жизненными соками». «Все как-то очень странно, – замечает он. (И эти слова, с хорошей вероятностью, произносят про себя все, кто читает Лафферти впервые.) – Как-то чуть-чуть неправильно».

Наконец мы узнаем, что Кристофер попал не в воображаемый мир, а в другое время – в «день травы», один из «особых, изобильных дней», непохожих на «обычные дни». Обычные дни называются «дни соломы». Особые дни не значатся в календарях и вообще не существуют в истории, но они достаются дорогой ценой пророкам и «людям молитвы» – те вступают в борьбу с Богом, чтобы заслужить такой день. В разных странах эти «изобильные дни, полные любви и смерти, дни, бурлящие исступлением и кровью» называются по-разному; они могут длиться целый сезон. «Никто не помнит осознанно, что проживал это время года, что был в нем», но времени этому даются имена тускловатые, вроде «бабьего лета», или «индейского лета». Лафферти обладал удивительной способностью видеть более живой и, возможно, более опасный мир, находящийся за рамками нашего мира, но каким-то образом спрятанный в нем. Эта тема часто повторяется в его прозе.

Кристофер Фокс шел по улице города. Хотя нет, это была городская дорога. Даже городская тропинка. Он шел в тумане, но туман был не снаружи, а у него в голове. Все как-то чуть-чуть странно. Как-то чуть-чуть неправильно.

Взять, например, океаны травы. Разве возможно, чтобы посреди большого, шумного (а именно такой он и был) города, прямо на главной улице колыхалась высокая трава? Что это: смутно припоминаемые отголоски эха и тени или все-таки реальные звуки и предметы? Кристоферу как будто протерли глазные яблоки неким волшебным очищающим составом, как будто даровали свыше новую способность слышать звуки и различать запахи; как будто обновилось все его тело и он дышит совсем другим воздухом. Приятно, слов нет, – но что же произошло? Почему мир вдруг наполнился новыми жизненными соками?

Кристофер не мог вспомнить, какое сегодня число, и уж точно не мог понять, который час. День серый, но не унылый, а переливающийся и жемчужный – воздух и вода источают сияние. Жемчужно-серый день с яркой алой каемкой. Как белка, которую подстрелили, и вот теперь внутри и вокруг нее, умирающей, мерцает алая кровь. Да, во всем чувствовалось легкое, приятное прикосновение смерти, кровавой смерти. И еще полнокровной жизни.

Даже собственное имя звучало для Кристофера по-другому. Он не знал, что это за город. Никогда он не видел города, в котором витрины магазинов трепещут на ветру. Вот они взлетают, развеваются, как ткань. Сворачиваются и разворачиваются, но не разбиваются. Город, как будто нарисованный на нежной замше, но куда более реальный, чем города из камня и бетона.

Он видел людей, которых вроде бы знал. Начинал говорить, но получался какой-то лепет. Решил купить газету – ведь газеты иногда сообщают информацию. Полез в карман за монетой, но обнаружил, что карманов в привычном понимании у него нет. Нашелся лишь кожаный мешочек, прикрепленный к поясу. А это что? Что еще на поясе? Закрепленная сверху и по бокам набедренная повязка. Вместо обычных брюк на Кристофере были обтягивающие лосины и набедренная повязка – так сказать, брюки-тройка. Ну-ка, а это что еще?

Рубаха на нем была из тонкой кожи. На ногах – мягкие туфли, мягче, чем домашние тапочки. Голова непокрыта, волосы заплетены двумя длинными косами и лежат на плечах. Он и раньше любил одеваться в свободном стиле, но, конечно же, не так. А как одеты остальные люди? Двух похожих одеяний не найдешь, сколько ни ищи.