Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Сюда, на зады, к ним уже дважды заглядывали, видимо, все было готово, но Баринов никак не решался ее прервать. Наконец сбоку от них, за спиной, распахнулось окошко, и сам Никита громко позвал:

— Эй, Павло, кончай разговоры разговаривать! Люди заждались!

Гостей за огромным столом собралось много. Для Баринова и Нины места отвели рядом с хозяевами. Налили по первой, потом по второй — и застолье покатилось по заведенному, навсегда устоявшемуся руслу. От самогона Нина отказалась сразу. Ей, не переча, налили в граненую рюмку «Портвейн розовый», который, как она сильно подозревала, отличался от самогона только цветом и крепостью.

Нина слушала разговоры, ловила любопытствующие, оценивающие взгляды, изредка обменивалась фразой-другой с Бариновым. Тот обрывисто знакомил с окружающими, глазами указывая на них, вполголоса называл имена и степень родства.

Народ пил лихо, ел обильно — после рабочего-то дня. Нина тоже проголодалась, не заставляла себя упрашивать, а вино лишь пригубила…

Настал момент, когда мужчины дружно потянулись к выходу, доставая из карманов сигареты. Поднялся и Баринов, на ходу ободряюще ей улыбнулся. Почти сразу же, словно того поджидала, на его стуле оказалась тетя Паша. Без белого халата и косынки, в однотонном сером платье с воротничком-стоечкой, в теплой вязаной кофте с яркими цветными ромбами она выглядела молодо и нарядно.

— Ты, милая, не грусти и не скучай! И на Павлика не обижайся, — сказала она прямо в ухо Нине. — Пускай он с мужиками поразговаривает, зубы поскалит. Они с Лизаветой у нас лет пять как были, соскучился, поди. — И почти без паузы, так же в ухо, задала вопрос, который, несомненно, давно вертелся у нее на языке: — Ты сама-то Лизавету знаешь?

Чего-то подобного Нина ждала и, усмехнувшись про себя, ответила заготовленно:

— Конечно, тетя Паша. Вообще-то, я работаю у Павла Филипповича в лаборатории, но Лизу хорошо знаю. Мы с мужем довольно часто бываем у них в гостях.

— А муж у тебя кто?

Пришлось доложить о муже, о сыне, о родителях, о работе — тетю Пашу интересовала вся ее подноготная…

За окнами смеркалось, в комнате включили разлапистую хрустальную люстру под высоким потолком. За столом уже все перемешались — мужчины собрались группой у дальнего конца, женщины — поближе к хозяевам.

Первое любопытство тетя Паша удовлетворила и, заметив, что Нина уже несколько раз, прикрываясь ладонью, подавила зевоту, всполошилась:

— Да что ж это я тебя, голубушка, совсем заговорила! Тебе ж отдохнуть надо, Павлик мне наказал тебя к себе забрать. Пошли, милая, поднимайся! У меня дом большой, тут неподалеку, места много. Я тебе в комнате учителки постелю, у меня всегда на квартире учителки жили. Последняя, Зоя Васильевна, химичка, три года у меня жила, отработала положенное — и назад, в Москву. А новой, видишь как, не прислали, детишки в школе шутят, что химию будет у них физрук вести, Колька Солодовников…

Дом действительно оказался на соседней улице: большой, в пять или шесть окон с фасада, из красного кирпича, с палисадом за добротным штакетником. Прямо под окнами росли калина, сирень, две рябинки, а со стороны улицы палисад обрамляли пышные густые заросли душистого табака, его цветы фосфорно светились в полутьме, а горьковато-удушливый аромат чувствовался уже на подходе.

Нина отказалась от чая, наскоро сполоснулась холодной водой в ванной комнате, которая, как и туалет, оказалась здесь же, в доме, и с наслаждением расслабилась в мягкой постели со свеженакрахмаленным прохладным бельем.

В комнате было темно и тихо, пахло цветами и — едва уловимо — каким-то лекарством. Голова казалась ясной и прозрачной, в сознании ничего не давило, не кололо, не беспокоило, и легкая, соразмерная силам физическая усталость расплывалась по телу…

Так хорошо и покойно она давно себя не чувствовала. Нина улыбнулась в темноту, закрыла глаза и уснула сразу — просто и без усилий.

Она проспала до позднего утра, а проснувшись, ничего не могла вспомнить из событий последних суток. Все, начиная с момента, как она ступила на платформу из вагона электрички, словно вырезали из памяти, а концы склеили.

Этот день стал тяжелым. Он стал очень тяжелым днем.

Никогда она не видела Баринова в такой растерянности, в таком состоянии, граничившем с полным ступором. Таким потерявшим самообладание, таким подавленным.

— Господи, какой же я осел! — Эти его слова стояли у Нины в ушах, пока они возвращались в Москву, пока рассчитывались в гостинице, по дороге в аэропорт и в самолете…

Он все время старался быть рядом, его забота и беспокойство даже тяготили. А еще — он боялся. Явно и откровенно, хотя не говорил об этом. И боялся за нее. Он рассовал по ее карманам, в сумочку, в дорожную сумку свои визитки, на оборотной стороне каждой собственноручно написал ее фамилию, имя, отчество, домашний адрес и номер телефона. А ее документы, вплоть до пропуска, забрал себе.

Встретила их Лиза.

С первых секунд стало понятно, что она в курсе событий, видимо, Баринов звонил из Москвы. Ни лишних расспросов, ни эмоциональных восклицаний она себе не позволила, держалась исключительно просто, по-бытовому: «Как Москва, стоит?», «В театрах удалось побывать?», «На ВДНХ были?»

Нина, в свою очередь, тоже старалась выглядеть оживленной и довольной поездкой, рассказывала о спектаклях, призналась, что в такой шикарной гостинице ей еще не доводилось жить, в прежних-то командировках приходилось довольствоваться четырехместными номерами — «Алтай», «Заря», «Восток». В лучшем случае — «Золотой колос», и это считалось редкостной удачей…

Баринов больше отмалчивался.

Ее довезли до подъезда. Попрощались, пожелали друг другу хорошо отдохнуть после дороги. О новой встрече не договаривались. Баринов старательно обходил эту тему, Нина тоже ни о чем таком не заикалась.

В общем, вроде бы все остается по-старому, работа продолжается — раз не было сказано ничего иного. Мол, до встречи в лаборатории, вы, мол, Нина Васильевна, пару деньков отдохните, а там продолжим… или что-нибудь в этом роде. Так сказать, по умолчанию… Или можно было предполагать, раз о следующей встрече ничего не сказано, то ее и не будет, а «совместной работе» — конец…

«Впрочем, — одернула Нина саму себя, — кончай накручивать! Дай только волю, еще и не такая чепуха в голову полезет! Все нормально, все в порядке, и никакой двусмысленности нет. Понедельник-вторник на отдых, а дальше снова за работу. Трудовые будни — праздники для нас!»

Юра и Сережа были дома — выходной. Ее ждали. Полы свежевымыты, мусорное ведро пустое, цветы политы, пыли нет даже на подоконниках. И обед приготовлен по всем правилам, с первым, вторым и киселем на третье. И торт в холодильнике, ее любимый, трюфельный!..