Юрий Астров - Джинны пятой стихии [антология]

Нет, конечно, о том, чтобы уж совсем отказать им в существовании, речь не шла, но воспринимались они как не принадлежащие этой жизни. Вполне можно было ставить их в один ряд со «странными» снами «эффекта Афанасьевой», воспринимать как события чужой жизни. Четких и ясных, более-менее понятных, но — эпизодов из «не ее» жизни: настолько эти дни выбивались из привычных будней, до боли знакомых за последние тридцать с небольшим лет. Форменный сон наяву. Не реальность, а именно сон.

Хотя, с другой стороны, она прекрасно отдавала себе отчет, что то была самая что ни на есть реальнейшая реальность. Но одно дело — знать, другое дело — ощущать. И это, как говорят в народе, «две большие разницы».

Как ни странно, провал памяти, который так испугал и взволновал ее в Сосновке, сейчас казался досадным эпизодом, легкой неурядицей, не заслуживающей особого и пристального внимания. Просто он маячил небольшим темным облачком на горизонте сознания, создавая определенный душевный неуют, не более того… Скажем, как воспоминания о прекрасно проведенном вечере в неплохой компании наутро чуть-чуть омрачаются тем фактом, что в самый разгар веселья у нее «пополз» чулок, а заметила она это спустя непонятно какое время — то ли через час, то ли через пять минут…

Пока ее не было, ничего экстраординарного на работе не случилось, все было нормально, за исключением неизбежных мелких неприятностей: вышел из строя один из кондиционеров, запоздали первичные документы для задачи складского учета по второй металлобазе, в очередной раз из-за машинного времени поскандалили на планерке у директора начальники отдела программирования и отдела эксплуатации… Все шло своим путем.

За час она обошла свои службы, потом провела «пятиминутку», доложилась директору, что приступила к работе, сдала в бухгалтерию авансовый отчет по командировке, выговорила заведующей сектором подготовки информации по поводу качества перфорации… День пролетел, как один миг, не давая завестись в голове посторонним мыслям, тем более разного рода рефлексиям.

…Удивляясь своему собственному внутреннему спокойствию, Нина дождалась конца рабочего дня и, не заходя домой, поехала сразу в лабораторию. Оставаться на ночь она не планировала, но надеялась на разговор с Бариновым — по поводу их поездки. Пусть объяснит хотя бы сейчас, что же там такого страшного произошло, что привело его в такое смятение, заставило чуть ли не паниковать… Это было так на него непохоже, так ему не свойственно… Может, и вправду случилось такое, от чего следовало и ей удариться в панику, а она по своей наивности и неграмотности не поняла.

Предварительно звонить и предупреждать о своем визите она не стала, была уверена, что застанет Баринова у себя. Так и получилось. Он сидел в кабинете, обложившись бумагами, и что-то писал в толстом линованном журнале, похожем на лабораторный.

На звук открываемой двери он поднял голову, улыбнулся и встал ей навстречу.

— А я вас ждал, Нина Васильевна! Здравствуйте. Как самочувствие?

Расположившись в своем привычном кресле в уголке отдыха и получив традиционную чашку кофе, она постаралась как можно более мило и обворожительно улыбнуться и сказала:

— Знаете, Павел Филиппович, попалось мне как-то на глаза правило номер один журналиста: в первом же абзаце статьи он должен ответить на пять главных вопросов — «кто, что, где, когда и каким образом»… Так что, ожидаю с нетерпением.

Как Нина и полагала, к такому разговору он был готов.

— Я вас понял, с формулировкой согласен абсолютно. Так и будет, но — несколько позже. — Не давая ей возразить, поднял руку. — Рассуждаем логически. Мы с вами присутствовали при неком явлении, воспринимая его каждый по-своему. Явление касается непосредственно вас. Я его помню, вы — забыли. Если сейчас я расскажу вам о том, что наблюдал я, где гарантия, что вы, вспоминая, не начнете свои впечатления корректировать моими?

Пока Нина размышляла, он не торопясь допил кофе, с сожалением посмотрел в пустую чашку. Подумал, прошел к холодильнику, достал бутылку минеральной воды, прихватил из серванта два стакана.

— Ну что ж, Павел Филиппович, в логике вам не откажешь. А если продолжить ваши логические изыски… Сама я вспомнить то, что произошло, не в состоянии. Следовательно… снова гипноз?

Баринов кивнул чуть смущенно.

— Нина Васильевна, мое отношение к гипнозу вы знаете… Но сегодня я настаиваю на необходимости хотя бы одного сеанса.

— Только одного? — прищурилась Нина насмешливо.

Баринов смешался. Кашлянул, снова встал из кресла, прошелся по кабинету.

— Н-да, — коротко сказал он и опять прошелся туда-сюда. Остановился перед ней, нахмурившись. — Похоже, вы настолько хорошо изучили наши порядки, что лукавить с вами бессмысленно и неприлично… Да, вы правы. Может понадобиться не один сеанс.

— Альтернативы нет?

— Я, по крайней мере, таковой не знаю.

Нина кивнула понимающе.

— Когда? Завтра?

— Если вам будет удобно — в шестнадцать часов.

— Я ведь на работе, Павел Филиппович. Освобожусь только к восемнадцати, не раньше.

На этот раз было решено провести сеанс в «сонной» комнате. Участники оказались прежними, только обставлен он был солиднее и впечатляюще.

В комнате царил рабочий полумрак, лишь в дальних углах горели лампы, затененные абажурами.

Нину оклеили и обвешали теми же датчиками, что позволяли следить за ее показателями во время сна, включая шлем с цереброконтактами, усадили в кресло посреди комнаты. Игорь, как в прошлый раз, занялся приборами, ему помогала Асия. Включив для себя местное освещение, Любочка с журналом и бланками протокола устроилась за большим лабораторным столом. Баринов с Александрой Васильевной держались пока в стороне.

…Тот, первый сеанс гипноза оставил после себя очень неприятный осадок. Попросту испугал. Несмотря на то, что Баринов очень тщательно и аккуратно подготовил его и провел.

Нет, к самому Баринову страхи никакого отношения не имели.

Наутро после того сеанса она вдруг открыла в себе на подсознательном уровне категорический императив против любого вмешательства извне в ее сознание. Не раздумывая, не рассуждая, она просто осознала этот запрет и никогда не задавалась целью узнать его причину. Нельзя — и этого было достаточно.

Страшен был не запрет, страшной оказалась его необъяснимость.

И, отказываясь от дальнейших сеансов, Нина прежде всего руководствовалась не разумом, а чувствами. И была очень признательна, что ее никто не стал разубеждать, тем более принуждать, а отнеслись к ее позиции с пониманием. Сожалея о ее решении, но понимая его мотивы. Пусть неправильно, но понимая…

Но обстоятельства повернулись так, что ей пришлось этот императив преодолеть, заглушить, отодвинуть в дальние уголки сознания. Надо — такой императив она поставила сама себе… Надо, а иначе как вспомнить то, что она забыла? Надо, а иначе до конца жизни придется мучиться сознанием неизвестности…