Елизавета Сагирова - Запад

Яринка выдохнула с явным облегчением, но сразу снова насупилась.

— Дайка… надо его убрать, значит. Нельзя так…

Дед Венедикт снова вздохнул — на этот раз еле слышно, — и в этом вздохе зазвучала искренняя грусть, словно он скорбел о своей долгой, полной лишений жизни. Меня обдало волной холода, несмотря на солнцепёк, и я торопливо встала.

— Ты права. Надо в реку его… скинуть.

Яринка мучительно сглотнула, но тоже поднялась, попробовала даже уныло пошутить:

— Хорошо, что мы сегодня не ели.

Осуществить задуманное оказалось на удивление просто: старик был совсем лёгким и сухоньким. Мы взяли его за ноги и поволокли к разлому, стараясь не смотреть на потемневшее лицо, с которого сползла прикрывавшая его куртка. Сталкивать тело пришлось ногами, усевшись на асфальт, чтобы ненароком от толчка самим не упасть в реку. Дед Венедикт в последний раз тяжело вздохнул, неуклюже перевалился через край и исчез. Внизу лениво плеснул Амур, и всё стихло. Мы вернулись к парапету, скорчились в его неудобной тени.

Снова потекли минуты безмолвия. И я, и подруга переживали свою утрату вдвоём, погрузились в это переживание и не хотели отвлекаться, будто думая, что, чем больше горя мы испытаем сейчас, тем меньше его останется на потом. Да и что ещё нам оставалось? Деться с разрушенного моста можно было только в воду — но мы медлили с этим. Не потому, что боялись утонуть: просто понятия не имели, что делать потом, куда идти — и, главное, зачем? А может быть, даже подсознательно ждали возвращения Михаила Юрьевича, который заберёт нас отсюда силой. После нашего последнего разговора это был бы ужасный поворот событий, но мысль, что нас бросили здесь, как пришедшие в негодность вещи, была не лучше.

Яринка нарушила молчание, когда солнце начало клониться к западу, а тень от парапета стала настолько широкой, что мы смогли лечь рядом.

— Вот уж не думала, что всё так кончится…

Я уже хотела сказать, что пока ничего не кончилось, что мы ещё побарахтаемся, но поняла: она имела в виду себя и Яна. Что ж, на это было нечего возразить: я тоже была уверена, что у нас с Дэном вся жизнь впереди. А ведь мы даже не успели…

— Мы так и не занялись любовью, — сказала я Яринке, не в силах сдержать внезапную горечь. — Он не захотел… ни в гостинице, ни в поезде. Сказал, что так будет неправильно, что надо по-другому.

Яринка помолчала, обдумывая мои слова. Кивнула.

— Он был прав. Когда человека любишь, всё должно быть идеально, а не как придётся. Не в спешке. Не в грязи. Не от страха, что не успеете.

— Так ведь и не успели! — простонала я, с силой вдавливая ногти в щёки, царапая ими кожу, не зная, как ещё дать выход горькому, как полынь, запоздалому сожалению.

— Значит, так надо было, — подруга приподнялась, взяла меня за руки, мягко развела их в стороны. — Зато теперь… теперь ты можешь себе придумать что угодно. Какой захочешь ваш первый раз. И это будет правдой, потому что ведь могло бы быть правдой.

Я закрыла глаза. Мы с Дэном посреди бескрайней ночной тайги, на мягкой траве, под звёздами… Мы на роскошной постели под невесомым пологом, освещённые мерцанием свечей… Мы в огромной джакузи в облаке белой пены… Мы… Я всегда с ним, там, где захочу. С любимым, которому в моей памяти и в моих грёзах навечно суждено остаться восемнадцатилетним. Что ж, так, наверное, можно жить.

— Поплывём? — шёпотом спросила Яринка. — Надо до темноты ещё найти, где переночевать.

— В Благовещенск или на китайский берег? — мне, собственно, было всё равно, но при мысли о китайской стороне в глубине души еле заметно шевельнулся червячок любопытства, что удивило меня до онемения — настолько за последние часы я отвыкла от каких-либо эмоций, кроме горя и разочарования.

— Давай вперёд, — предложила подруга, тоже, несмотря ни на что, сохранившая свой авантюризм. — Позади-то мы уже были.

— Давай, — лениво согласилась я, и мы продолжили лежать. Прошло ещё не меньше двадцати минут, прежде чем Яринка снова заговорила:

— Вещи придётся бросить. И верхнюю одежду.

— Придётся, — согласилась я. — С ними не доплывём.

— А Пчёлку? Тоже?

Моё равнодушие исчезло, снова уступив место горечи. Бросить Пчёлку? Пчёлку, вернувшуюся ко мне через время и расстояние и так и не сделавшую своего решающего выстрела? Чуть-чуть не сделавшую. Но и этого сегодня хватило.

— Здорово я их прогнала? — вырвалось у меня совершенно детское хвастовство, но Яринка не засмеялась.

— Здорово. Главное, чтобы не вернулись.

Мы помрачнели, потому что несколько часов назад, отступая к краю моста, Михаил Юрьевич пообещал именно это.

— Если и вернутся, то не сегодня, — попробовала я успокоить её. — На надувной лодке сюда больше не сунутся, а где найдут другую?

— Я уже всего ожидаю, — устало и безнадёжно ответила подруга. — До сих пор не верится, что они… так…

Да, когда Михаил Юрьевич рассказал о сделке с Бурхаевым и о дальнейшем их сотрудничестве, я сначала ничего не поняла, будто даже не услышала. В моих глазах он всё ещё был жертвой пыток, человеком, которого жесточайшим образом вынудили совершить предательство. Я даже сочувственно спросила:

— Так это он вас… заставил? Бурхаев?

Михаил Юрьевич отвёл глаза.

— Нельзя сказать, что заставил. Просто выбора не было. Точнее, был, но очень уж неприглядный. Я взрослый и трезвомыслящий человек, девочки, а жизнь такая штука, что часто приходится идти на компромисс.

И это я тоже уже слышала недавно, только не могла вспомнить, где и от кого.

— Ну хорошо, пусть вы рассказали о нас! — я не видела подругу, но чувствовала исходящие от неё волны плохо сдерживаемой ярости. — Но о каком сотрудничестве вы говорите?! Какое сотрудничество может быть с этим… с этим…

Пока Яринка подбирала слово, должное как можно точнее охарактеризовать Бурхаева-старшего, сухо заговорила Дульсинея Тарасовна:

— С влиятельными и сильными людьми мира сего любое сотрудничество выгодно, если вы не знали. Хотя пора бы уже знать.

Яринка уставилась на неё во все глаза, а я, наконец, начала что-то понимать.

— А как же… вы же… наша цель?

— Цель никто не отменял, — торопливо и почти заискивающе заверил меня Михаил Юрьевич. — Мы долго говорили с… отцом Яна. Он видит ситуацию в государстве и чует, куда дует ветер. Народ на грани, к нам каждый день примыкают новые люди, нас поддерживают уже в открытую, не боясь огласки и арестов. Огонь революции вот-вот вспыхнет. В этой ситуации любой бизнесмен, да и вообще любой разумный человек, хочет как минимум обезопасить себя, а как максимум — ещё и выиграть с этого. А Бурхаев — разумный человек. Сволочной на редкость, не спорю, но ума ему не занимать.

— Так он что, — я чуть не сорвалась на визг, — теперь один из нас?!