Елизавета Сагирова - Запад

— Он погиб, — мягко напомнил Михаил Юрьевич, но ему не удалось заговорить мне зубы.

— А если бы не погиб?!

— Ты немного неправильно поняла, Даша…

— Я Дайника!

— Хорошо. Ты немного неправильно поняла, Дайника. Он не стал бы одним из нас, он просто человек, с которым мы в будущем смогли бы взаимовыгодно сотрудничать.

Яринка оправилась от шока, переварила новую информацию и, в отличие от меня, сразу уловила суть.

— Но ведь Бурхаев не просто решил обезопасить себя нужными связями на случай смены власти: он… он, можно сказать, сам её готовит, эту смену, раз помог вам освободиться!

Я вспомнила наши разговоры в поезде — и, позже, слова, что поимка Михаила Юрьевича равно крах всему, ведь, стоит ухватить одну ниточку, распустится весь клубок — и мысленно согласилась с Яринкой.

— Ну, я же сказал, что сударь Бурхаев был далеко не глуп, — туманно ответил наш чудом оставшийся на свободе лидер и снова отвёл глаза. — И он не напал на наш дом той же ночью, когда оказался на свободе, только потому что наверняка уже тогда предполагал возможный выгодный союз. Но какой смысл говорить о нём теперь?

Я смотрела сквозь него и видела темноту пустого торгового центра в Благовещенске, едва угадывающееся в этой темноте лицо Дэна, его руки, обнимающие меня на узком диванчике, и слова… слова о том, что любая война, как и любая революция — кому-то выгодна.

— Смысл очень даже есть, — спокойным, но до озноба ледяным тоном ответила Яринка. — Ваш… новый союзник, после того как убил дедушку Веню и заставил Яна сесть в вертолёт, собирался нас всех здесь просто расстрелять. Странное у вас было сотрудничество.

Михаил Юрьевич нахмурился.

— Расстрелять? Это вряд ли. Договор был, что, если ему удаётся найти вас раньше, чем мне, он просто заберёт своего сына в безопасное место и по возможности сообщит о вашем местонахождении.

— Клал он на ваш договор, — мстительно сообщила Яринка. — И, если бы мост не провалился под вертолётом, вы бы тут нашли только кучку трупов. Да и сейчас не лучше…

— Он ничего не сказал мне о том, что завербовал Сергея и поддерживает с ним связь, — Михаил Юрьевич не оправдывался, просто рассуждал вслух, — значит, с самого начала держал что-то на уме. Мстительный старый козёл… Мне очень жаль. Ситуация вышла из-под контроля и…

— В жопу себе засунь свои сожаления! — с отчаянной грубостью выкрикнула моя подруга, и слёзы брызнули из её глаз. — Это ты виноват! Во всём, что здесь произошло — ты виноват! Ты доверял педофильскому уроду, который нас предал, ты навязал его нам! Ты выдал нас Бурхаеву, и это из-за тебя погиб Ян! Все погибли из-за тебя!

— Ярина, успокойся! — прикрикнула Дульсинея Тарасовна, явно собираясь купировать истерику, но я-то знала свою подругу и понимала, что никакая это не истерика. О нет. Яринка прекрасно себя контролирует, а кричит потому, что пытается хоть как-то причинить боль человеку, виновному в её утрате.

И да, Михаил Юрьевич был виновен! Но… я вспомнила, где слышала слова про компромисс, на который иногда приходится идти. Так сказал Дэн в нашу последнюю с ним совместную ночь в темноте заброшенного фудкорта. И ещё он сказал, что те, кому выгодны войны и революции, нужны нам так же, как мы нужны им. Даже если это подонки. И что скорее всего это подонки. Потому что хорошие люди не поднимутся наверх при нынешних обстоятельствах.

Словно подтверждая мои мысли, Михаил Юрьевич посуровел и довольно жёстко сказал:

— Девочки, начинайте взрослеть! Нельзя пытаться выбраться из дерьма и не измазаться в нём! Бурхаева больше нет, я свободен от договорённости с ним, и обсуждать тут больше нечего. Да, наши друзья тоже мертвы, но мы должны продолжать борьбу, чтобы их жертва не стала напрасной.

Я промолчала, потому что, несмотря на обиду, разочарование и горе, где-то на самом краешке сознания — наверное, в той его части, которая никогда не поддаётся эмоциям, откуда и звучит голос-без-слов — понимала: Михаил Юрьевич прав. И, пусть моя душа восставала против такой правоты, которая здесь, на месте гибели моего любимого и моих друзей, казалась кощунственной, отрицать её я не могла.

Яринка молчала тоже, но, как стало ясно позже, совсем по иной причине.

Не дождавшись наших возражений, Михаил Юрьевич чуть расслабился, и его голос снова смягчился.

— Потом мы это ещё обязательно обсудим, а если хотите, то и не раз. Обещаю ответить на все вопросы. А сейчас нужно уходить: боюсь, этот мост крайне нестабилен. Отдайте вещи ребятам, а сами спускайтесь в лодку налегке.

Двое молчавших до сих пор (и этим ещё больше напомнивших мне бурхаевских камуфляжных бойцов) спутников нашего лидера зашевелились и двинулись было в нашу сторону, но их остановил, буквально заставил замереть на месте, резкий Яринкин приказ:

— Назад!

Последовала короткая немая сцена. Потом Михаил Юрьевич закатил глаза и спросил тоном бесконечного терпения:

— Что ещё?

Но Яринка не смотрела на него: она повернулась к Дульсинее Тарасовне.

— Баба Дуся! Что дедушка Венедикт хотел сказать Дайке, перед тем как Дэн упал? Что-то про её родителей!

Меня подбросило на месте, как если бы по покрытию моста пустили разряд тока. Вот оно! Вот что грызло меня все часы, последовавшие после гибели Дэна, пробиваясь даже сквозь боль утраты! Я забыла о коротком разговоре между дедом Венедиктом и матерью Михаила Юрьевича, а Яринка, Яринка, которая на тот момент казалась совершенно дезориентированной и оглушённой горем — запомнила!

— Да! Он говорил, что я должна знать что-то про маму и папу! Что?!

Глаза Дульсинеи Тарасовна забегали. Она посмотрела на Михаила Юрьевича, словно ища поддержки или совета, но тот выглядел не менее растерянным.

— Дайника, — наконец проблеяла старуха, глядя в сторону, — это очень непростой разговор, и тебе не стоит сейчас…

— Что с ними?! Я не сдвинусь с этого места, пока вы мне не скажете, даже если мост опять начнёт рушиться!

— Я тоже, — тихо, но твёрдо подтвердила Яринка, вплотную придвигаясь ко мне, прижимаясь плечом, в который уже раз за кошмарный сегодняшний день подхватывая мою ношу.

Дульсинея Тарасовна посмотрела на неё, на меня, на своего сына — и… отступила. Понурила голову, побрела в сторону — сутулая и древняя, словно все прожитые годы вдруг разом опустились на её плечи.

И это сказало мне обо всём лучше любых слов.

А когда стремительно намокающими глазами я поймала взгляд Михаила Юрьевича, он тоже понял, что я уже знаю, и не стал врать.

— Твои родители мертвы, — тихо сказал он, как будто понижение голоса могло как-то смягчить удар. — Прости.

Почувствовав, что мост опять закачался, я медленно опустилась на асфальт. Не потому, что испугалась или не хотела упасть: просто ноги стали ватными и перестали меня держать. Пространство вокруг колебалось и вращалось, но никто не закричал, не побежал, и я сделала отстранённый вывод: остатки моста по-прежнему неподвижны — это мой личный мир сейчас сотрясается в конвульсиях.