Манон Фаржеттон - Десять дней до конца света

– Хорек!

Оба смеются.

– Что за история с хорьком? – спрашивает Браим.

– Я уже говорила, там, в кампусе, моя комната была напротив комнаты Гвена. Ну вот, и в тот самый момент, когда он наконец решился меня поцеловать, в коридоре раздался крик. Мы выбежали посмотреть, что происходит. Один студент орал как оглашенный, он якобы видел, что в мою дверь, оставшуюся приоткрытой, забежала крыса.

– Огро-о-о-о-омная крыса, – тоненько пищит Гвенаэль.

– На самом деле это был хорек моей соседки, он убежал и описал мою кровать. Так что у меня появился отличный предлог провести ночь в комнате Гвена.

– Как будто тебе нужен был предлог.

– Мне нет, но тебе был нужен.

Гвенаэль с усмешкой косится на Сару и вычеркивает очередную фразу на странице, которую перед этим перечитывал.

Валентин опускает глаза. На клетчатом одеяле он видит свои пальцы всего в нескольких миллиметрах от пальцев Лили. Она как будто расслабилась, такой он ее еще не видел. На губах дрожит улыбка, глаза блестят, озаряя бледную кожу лица. В уголке рта обозначилась ямочка. Она не может не чувствовать его взгляд. Она играет с ним. Эта мысль отметает сомнения, делает его смелым. Подвинувшись, он наклоняется к ее уху.

– Пойдем со мной. Пожалуйста.

– Куда?

Он встает, протягивает ей руку. Лили поднимается без его помощи. Должно быть, она и правда пьет нечасто, потому что шаги ее неверные, а содержимое стакана едва не впитывает песок. Рядом они уходят во тьму.

Их взгляды встречаются. Оба отводят глаза. Валентин старательно подгоняет к случаю свое поведение: вихляющая, расслабленная походка с едва уловимыми колебаниями, запрокинутое к небу лицо, непринужденный тон.

– А тебе не хочется пережить последнюю любовь?

– Последнее разочарование, ты хочешь сказать?

Он смеется. Мяч отбит. Панцирь у Лили крепкий, она отмела его предложение, даже не рассмотрев, но Валентин пребывает в такой эйфории, что не намерен сразу сдаваться. Он нависает над ней, хватает за плечи, ловит ее взгляд.

– Мы не успеем дойти до этой стадии, Лили! Нам достанется только прекрасное, безумное, упоительное! Только славное начало, без эффекта бумеранга. Идеальный вариант, разве нет?

– Кажется, меня сейчас вырвет.

– Романтика, знаешь ли, не всегда тошнотворна…

– Нет, меня правда сейчас вырвет…

И ее рвет.

Валентин придерживает длинные темные волосы Лили, пока она исторгает из себя избыток рома. Наконец она выпрямляется, смеясь. И как будто даже не замечает, что он прижимает ее к себе, ее это вполне устраивает.

– Чему ты смеешься?

– Я… я никогда… не была пьяной!

– Никогда-никогда?

– Никогда!

– Вау! Первая в жизни попойка за два дня до конца света… Тебе давно пора было меня встретить!

Она переводит дыхание и, высвободившись из его объятий, осматривается. Первые деревья высятся в нескольких метрах от них.

– Вернемся.

Он чувствует, что снова ее теряет.

– Посмотри на меня, Лили, посмотри на меня. Я могу быть кем ты хочешь на два оставшихся нам дня. Кем ты хочешь, чтобы я был?

– Собой.

Ее ответ как пощечина. Валентин разом трезвеет, смотрит на нее, сглатывая слюну. Лили мимоходом проводит рукой по его щеке и одна уходит к лагерю.

– Кем ты хочешь, только не собой, – шепчет он тонкой фигурке, вырисовывающейся на фоне пламени.

Ч – 44

Сара косится на Гвена. Склонившись над кипой листков, он исписывает очередную страницу. Он сочиняет столько историй, а ключевые моменты их собственной забывает. И она без устали пересказывает их ему, но без толку. Всё равно в следующий раз половина подробностей их первого поцелуя испарится из его памяти. Да будет ли он, следующий раз? Сдержав вздох, Сара поворачивается к старому Максу, чьи растрепанные седые волосы колышутся на ветру.

– Я видела домик за деревьями, – говорит она. – Там вы живете?

– Верно.

– Там, похоже, сыро. Вы от этого не страдаете?

Макс выпрямляется, отпивает кофе. Морщинистые уголки его губ подрагивают в улыбке.

– Костер мне на пользу.

– У вас нет лекарств? Можно попросить зятя Лили-Анн, он врач…

– Вы очень добры. Не волнуйтесь за меня.

Вежливый отказ, переводит Сара. Что ж.

Появляется Лили-Анн, одна. Даже не глядя на нее, Гвен протягивает ей несколько страниц, и она тотчас утыкается в них. Сердце Сары разбито. Ей он никогда бы не дал читать незаконченное произведение. Поначалу он предлагал ей первые варианты своих текстов. А потом это сошло на нет, и мало-помалу они перестали даже говорить о его романах, которые она с тех пор видела лишь изданными.

Этого романа она не прочтет, потому что ему не суждено увидеть свет. У нее не будет случая узнать, что терзает Гвена накануне взрывов, для нее останутся тайной его чувства, которые он так хорошо умеет скрывать в жизни и так умело передает в литературе. Подумав об этом, она не может удержаться и читает несколько строк через его плечо.

А мое имя, как видишь, такое же, то же ощущение, будто мне чего-то недостает, Лу-Анн – так меня зовут – это же не имя, а что это? Два уменьшительных, вот это что, два незаконченных обрывка имен, кое-как прилаженных друг к другу, точно два одноногих калеки, которые думают таким образом удержать равновесие, но борются на каждом шагу, чтобы не упасть…

Внутри у Сары всё сжимается.

Лу-Анн.

Черный поток ревности устремляется в ее вены.

– Мы можем поговорить?

Ручка замирает в руке Гвена. Он смотрит ей в лицо.

– У тебя глаз-алмаз, – замечает он.

Так Гвен называет ее взгляд – черный, твердый и блестящий. Она встает, указывает подбородком на грот. Гвен следует за ней внутрь. Забравшись в расщелину в скале, они ощупью преодолевают короткий коридор и оказываются в пещере. Гвен берет лежащий у входа фонарик, зажигает его. Браим, Гвен и Сара провели последние ночи под открытым небом, а Валентин принес сюда набитый песком тюфячок, накрыв его одеялом и спальником, которые дала ему Лили-Анн. В углу валяются его кое-как брошенные кроссовки. Сара несколько раз порывалась прийти к нему прошлой ночью, но не решилась нарушить заключенный ими пакт. Измена для нее никогда не была проблемой. Если изменяли ей – тоже, лишь бы об этом не знать. Но только что увиденный обрывок текста похож уже на предательство.

– За восемь лет, что мы вместе, – начинает она с места в карьер, – ты не вывел меня ни в одной своей книге, а теперь выводишь Лили-Анн, которую знаешь всего пять дней?

Гвен смотрит на нее, не отвечая. Не понимая. Что он может сказать? Он понятия не имеет, до какой степени Сару ранит то, что она как будто заперта в реальности, что ей нет места в его воображении. В эти последние дни им так трудно услышать друг друга, что она никак не может выдать ему единственно важную информацию, и эти слова, которые ей так хочется произнести, так и лежат, свернувшись, в глубине ее чрева. Гвен будет не в состоянии разделить с ней ее новость, она это чувствует. Поэтому она высказывает только пустячное, только абсурдное, чтобы каплей не переполнить чашу. Жалкая. Сара чувствует себя жалкой.