Юрий Леляков - Журавлиная ночь

…А я вдруг не смог вспомнить: какой же из богов заседал в берёзовой роще внутри (или вблизи?) Пекина так долго, что сам трон трижды меняли во время заседания?.. И что ещё за сын демоницы и лешего — наоборот, вдвое меньший срок, чем обычно, ходил в школу для чертей, особенно совершенствуясь в чуде превращения учителей из одного агрегатного состояния в другое? (Так что наконец учитель духовной математики — материализовался в колбе, стёк оттуда в эмалированный таз по каплям, и, собравшись воедино, поставил ему высшую оценку, 13 баллов — называвшуюся там «эвкалипт мира»…) Но тут же вспомнил о своей миссии — и понял: это разряд Ивана Лесных вверг меня в такое состояние…

— Что это? — яростно вырвалось у него.

— Точно не знаю, но как будто — некий приют для детей с особыми способностями, — объяснил я. — Давно, ещё времён вашей второй мировой войны. Там их обучали телепатии, чтобы какая-то тайная организация вашего мира могла использовать их для каких-то целей. А вот как они туда попали — вопрос особый…

— А… как? — уже испугался Лесных. — Не хочешь ли сказать, что…

— Что против своей воли, отнятые или похищенные у живых родителей? Да, страшно подумать — но возможно. Ваш мир жесток… Но всё же это были дети — и так они развлекались, ища контактов на стороне. Сами — жестокие и испорченные оттого, что кто-то жестоко поступил с ними, поломав их судьбы из-за их способностей…

— Ужасно… Но что они вообще делали? Зачем это?

— Мне самому трудно понять: зачем их использовали, к чему готовили? A это, повторяю — было их забавой, разрядкой. Каждый находил во внешнем мире, как они говорили, своего «дурака» — а то и нескольких — и так играл с ними…

— И те верили… Ничего не подозревающие люди, у которых своя жизнь… И сами невольно начинали подыгрывать — а кто-то и хотел написать книгу о том, что ему представлялось? — понял Лесных. — Но потом тем игра надоедала на полпути — и они начинали уже издеваться над верой этих, просто чтобы выйти из игры… Да, но ты говорил: это было ещё в войну! А потом?

— А потом приют разбомбили — и оставшиеся в живых неожиданно для себя получили свободу. Но увы — не здравый ум… И дальше их путь мог лежать — ещё через психбольницы, приюты… Но это — не более, чем предположение. Мы точно не знаем, какой путь прошёл потом двойник отца Захара…

— А… те двое? Ну… тот «святой человек», и та женщина? Что стало с ними?

— Ах, да… Мы кое-что знаем и о них. У неё судьба так и не сложилась: были проблемы с собственной совестью, поиски веры, покаяния, психиатрический диагноз на этой почве. А он… как это у вас говорят… просто «спился». Избрал выход в добровольное сумасшествие через наркоманию… Вот так из ничего, из недоразумения — и чрезмерной уверенности в своей правоте — иногда возникает страшная по последствиям вина. Но что особенно страшно: все они верили, что их ведёт какая-то высшая божественная сила — и этот «святой человек», и взрослые воспитатели того приюта! И никто ни от чего не предостерёг их…

— И меня… будто завлекали в безвыходное положение, — признался Лесных. — Чтобы… как ни написал заново, оставил по-прежнему, переправил, вовсе бросил — в любом случае неправ, на мне — страшная вина! Но кто же это на самом деле? Что, и сейчас есть такие приюты? Или кто-то в самом деле представлял себя — ими, которым ещё кто-то придумает трудности и издевательства? И стал защищать их от меня как насильника? Или… ему казалось, что всё придумал он, а я только мешаю? Нет, но это же… Не он! Он не мог, я уверен…

— Нет, конечно, — сразу подтвердил я. — Ни сам Захар, ни они, как реальные личности — такого даже не подозревали…

— Так они… есть на самом деле? — поражённо воскликнул Лесных. (Точно, как ты — своим первым утром в вагоне! Видишь, я еосторожно проговорился!)

— Да, есть люди с такими именами, — только и осталось мне подтвердить. — И даже знающие друг друга. И тут они ни при чём, и никаких претензий к тебе не предъявляли. Хотя и не всё соответствует — и ты, и Захар невольно проецировали туда что-то из своей жизни. Но — невольно, а не со зла! Да и что тут причина, а что следствие; что уже сложилось, а что нет; что и насколько можно менять, да и надо ли; и как сам текст влияет на реальные события — тоже кто знает… И в общем случае человек, который занялся этим делом — не злодей, не преступник. Ему приходит информация — и он излагает её для других, но сам вряд ли отвечает за всё и всех в данной истории…

— Значит, эстафету принял Захар… И это уже — его дело? Или как? И… как он сам? Что теперь будет с ним?

— Скажу так: мы работаем над его судьбой, ищем, как ему помочь. Но он в большой опасности…

(И — снова перерыв в записи?)

…— Да, кстати: а как теперь ты? Что думаешь делать?

— Не знаю. Хотел поступать в институт, работать над конструкциями биопротезов, электронных систем, заменяющих человека на вредных для него условиях… А для начала — написать ту повесть. Но теперь… будто какая-то пустота, чёрная дыра. В жизни, в памяти, в прошлом — во всём. И ты открыл мне такое… У вас — мир Текучей Реальности, у нас — Отключенного Волшебства. Параллельные миры, страшные тайны… А я же думал, ничего этого на самом деле нет…

— Да, так бывает. Кажется: от того, что узнал о другом мире и другой жизни — своя теряет смысл. Но у вас всё по-иному — и свой путь вы должны найти сами. Ни мы за вас, ни вы за нас этого не сделаете. И мы у вас понимаем не всё… Например: что заставило ещё и твою семью так поступать с тобой? Может быть, приоткроешь мне: какой грех требует такого искупления? И вдруг я смогу помочь тебе ещё чем-то…

— Не знаю, — голос Ивана Лесных вновь задрожал. — Я сразу подумал: из-за той драки в школе… Да, я слишком сильно ударил одноклассника, и его увезла «скорая помощь». Но драку начал он, я только защищался! И тут ещё кто-то повредил стенд с фотографиями времён войны — я даже не видел, кто — а свалили на меня! И я сам поверил… И действительно чувствовал себя очень виноватым, даже вспомнить страшно! Я же ко всему этому и относился не как другие! Это они смеялись над нашей историей, тайком собирали всякие фашистские отбросы — и это ходило по рукам прямо в классе! И моё отношение к этому знали — и оно им не нравилось: говорили, я какой-то «слишком правильный»! И вдруг, получалось — я же и повредил этот стенд! Да ещё: тот, кому я будто едва не выбил глаз — сын каких-то больших начальников… И в школе был огромный скандал, меня вызвали к директору — а я и понять не мог, как всё получилось, не знал, что говорить… А потом дома родители сказали мне: мы, мол, узнали от учителей такое, что не можем больше относиться к тебе, как раньше. Такой сын — не наша надежда, а наш позор. Придётся, наверно, поступать с тобой так, как в других семьях… И что я скажу, чем оправдаюсь? Горько, обидно — слов нет! Так нелепо всё получилось… Но оказывается — я не понял! Через несколько дней родители, как ни в чём не бывало, сказали: надо зайти к их знакомым по такому-то адресу — что-то забрать там, передать что-то для них… А пришёл — и сразу услышал: «Раздевайся! Полностью! И ложись на кровать!» А такого со мной раньше вообще не бывало! Нo тут сразу понял: за это! За тот случай… Ну, и… ты же сам видел, как было! Правда — тот, второй, на кого садились осы — это не я! Даже не знаю, кто… Но сам, конечно, был в шоке. Не мог понять: неужели со мной за это надо — именно так? И родителям ничего не сказал… А они и не спросили: передали те их знакомые мне что-то для них, или нет? И только потом уже стал сомневаться: где это я был? И разве могли сами родители подстроить мне такое? А если пришёл не туда — так… вместо кого же мне досталось? Но и как уже рассказать всё это, как спросить о таком — время прошло… А тут вдруг — пошли ещё случаи! В школе перед уроком физкультуры снимаю брюки — а трусы под ними ветхие, буквально лезут клочьями — и двойка за то, что просто не в чем идти на урок! В другой раз поехали на реку, за город — эти же трусы прямо в воде разлезлись, пришлось так и выходить! А тут и всю мою остальную одежду с пляжа украли — ехал до самого дома, едва обернувшись полотенцем: и в электричке, и через весь город… И ещё несколько раз — подобное! Просыпаюсь, хочу встать — а на мне нет трусов; или хочу выйти из ванной, только надеваю — лопается резинка. Даже страшно становилось от такой мистики. А потом… Однажды проснулся утром, услышал голоса родителей, но что говорили — даже пересказывать не хочется: «на него впечатления не произвело, с ним надо иначе»!.. Чтобы — или уже там, в раздевалке, под брюками не оказалось трусов; или — пришлось провести какое-то время дома «без ничего»: например, намазать чем-то, что несколько дней не сойдёт — а одежду пачкать нельзя; или — от инъекции тело распухло на какое-то время, и даже на прогулку, чтобы не сидеть столько дней дома — ночью, как есть! В крайнем случае, в рубашке… Представляешь?..