Юрий Леляков - Журавлиная ночь

«Однако… за кого он меня принимает? — подумал Кламонтов (там). — Почему говорит мне всё это?»

— Примитивных как личности… — с опасливым сомнением повторил Саттар. — Но ведь мышление человека зависит от того, где и как он воспитывался…

— Да, так говорят… Профессия, поколение — всё как-то сказывается. Но везде есть и просто самые разные люди, есть их личные особенности… и семей, где воспитывались… есть, наконец — возрастные кризисы…

— Ну, не знаю… Просто сам чувствую, что воспитывался вдали от реальной жизни, где-то среди книг; а все, кого я тут встречаю — именно в реальной жизни, где всё, что меня шокирует — норма…

— Но… вот как думаешь: мог бы ты в других условиях стать таким, как они? — заготовленный вопрос сорвался прежде, чем Кламонтова бросило в озноб: Саттар невольно приоткрыл часть своего прошлого!

— Возможно… (Но уже Кламонтов ощутил… его внутреннее сомнение! Скорее он просто думал, что так ответить — «правильно»!)

— И ты можешь представить, чтобы тебе доставляло удовольствие насилие над кем-то, кто не может себя защитить?

— Я этого не говорил! Но, если человек воспитывался в обстановке жестокости… то, наверно, поневоле начинает думать, что так и надо вести себя…

— Значит, все эти так называемые «трудные» — жертвы школы, семьи, дворовой компании?.. («Зачем я это говорю?»— спохватился Кламонтов, однако, начав, не мог не продолжать. Да задело за живое и самого!) …И в других условиях — все без исключения были бы другими? А если не все? И что бы ты сказал, зная хоть одного из них лично, а по газетным очеркам, где авторы не очень углубляются в. суть дела?

— Я не говорил, что наши газеты пишут неправду, учти! Ты это сам сказал!

— Ну, почему опять так? — удивился Кламонтов. — Это не сознательная ложь: просто слабо знают проблему, о которой берутся рассуждать. Вот у них и выходит, что преступники — это очень несчастные люди… с которыми кто-то когда-то не так обращался… и это оправдывает все их зверства — а суды только и делают, что ломают их жизни, отправляя в колонии и тюрьмы тех, кто уже раскаялся! Хотя вот именно: не получается уже неправда и клевета на само общество, где возможно такое?

— Нет, а если человек с самого раннего возраста нигде и никогда не находит поддержки… — начал Саттар.

— Но в чём виноват тот, кто просто живёт, учится, работает рядом? Или случайно попался под руку? Тем более — неизвестно, как ты сам получил свою травму… — вдруг сообразил напомнить Кламонтов.

— Да, не помню. Но и ты пойми: их же родители воспитывают в страхе перед собой… Легко ли им его преодолеть?..

(«Странно, — подумал Кламонтов (здесь). — Даже на это никакой реакции. Значит, уверен: травма — не такого происхождения?»)

— …И всё равно даже потом те для них — какие-то неприкасаемые… неприкосновенные… А злость срывают на ком: у кого оценки лучше, зарплата у родителей выше… И даже на школьном выпускном вечере, когда уже силы позволяют, поднять какую-нибудь скамейку и заехать с размаху за всё это как следует, чтобы сами валялись в луже крови, моля о пощаде — на это их уже не хватает! Хотя, возможно, получил бы один вот так по заслугам — другие бы задумались: срывать настроение на детях, или не стоит?..

(«И это… я? Хотя… «Не такой» я, как здесь! — понял Кламонтов (в вагоне). — Тоже пережил что-то подобное!»)

— …Они же не виноваты в неспособности взрослых достойно разрешить свои проблемы, — закончил он же (в беседке). — И поверь, я знаю, что говорю…

— Да, но… — начав, Саттар неуверенно умолк. — Во всяком случае, любого нормального человека можно перевоспитать…

— Как ты это себе представляешь? Уговаривать честно трудиться, пытаться увлечь коммунистической перспективой — а он будет смеяться над тобой, продолжать своё нетрудовое обогащение на работе, и издеваться над детьми дома? И так уже почти 66 лет их воспитываем — сколько можно? Привыкли в каждом карманнике видеть «жертву империализма» — а тут бы посмотреть правде в глаза и признать, что и в самых трудных условиях не каждый становится сволочью! И у нас тут: в одной и той же семье — один работает или учится в вузе, как нормальней человек, а другой, видите ли, «трудный», так что и не знаешь, как с ним вести себя, чтобы не обидеть любой мелочью — словом, движением, вздохом!.. И где-то на Западе: например, двое работают рядом, но один обращается к коммунистической идеологии, а другой — к наркотикам… И как думаешь: им, этим «трудным»… жизнь представляется так же ярко… полно… Ну, в общем — как нам?

— Был момент, и я думал, что есть какие-то неисправимые преступники, которых безопаснее для общества просто расстреливать, — признался Саттар (не уточнив, однако: до травмы или после!). — Но никогда мне на ум не приходила мысль об их изначальной неполноценности. В конце концов, в чём-то все нормальные люди от рождения одинаковы… А уже здесь я прочёл о рецидивистах, которые раскаялись после второго или даже третьего срока. Значит — правильна линия партии сохранять им жизнь? Taк я понимаю?

— Ну, насчёт «одинаковости» можно и поспорить, — начал Кламонтов. — Тут вопрос сложный…

— Сложный? — опять «как бы возмутился» Саттар. — Ну, и какая же социальная группа или нация тогда…

— При чём тут нация? — снова удивился Кламонтов. — Есть же наследственная предрасположенность к шизофрении, психопатиям! Разве ты сам не читал?

— Так то отдельные дегенераты, которых я не видел даже здесь! И ты хочешь сказать, что из-за них линия партии насчёт биологического равенства и совершенства людей… — Саттар запнулся, не решаясь продолжить.

— Какая линия партии? Не понимаю я тебя… Разве кто-то когда-то говорил, что равные права означают одинаковость всех людей? Или… о чём это ты?

— Слушай, за что ты меня агитируешь? Вернее, на что провоцируешь? Чтобы потом сказать где-то там, у себя — что тут есть такой Саттар Ферхатов, который думает, что совершенствовать надо не социальные отношения в обществе, а биологию людей?

— Но где «у себя»? В поликлинике? Или ты не поверил, когда я сказал, что работаю там? Думаешь, я… откуда-то ещё? — понял Кламонтов. — Но это правда…

…И — новый приступ озноба и головокружения, казалось, едва не выдернул из-под него скамью… Фамилия! В пылу спора Саттар, не заметив, назвал её!..

(И здесь, в вагоне…

Да, будто — два удара сошлись в один!. Там — вдруг узнал фамилию Саттара; здесь — понял, чья сокращена в имени «земного» Герм Ферха! И, стало быть, от кого тот — пусть не биологически, но всё же иным образом — происходил!..

Хотя… Новый удар озноба: а… Захар Кременецкий? Где же он, какова его роль? Где, наконец, он сам?)

— …Ну ладно, давай начистоту, — как сквозь туман донёсся голос Саттара. — Я тут наслушался о судьбах людей, которые чем-то не угодили руководству — но сам я и без того уже в психбольнице… Так вот, объясни мне: как жить, и как быть правым в условиях, когда о коммунизме ещё продолжают рассуждать, но указанные в литературе сроки его наступления давно прошли? Ведь, пока я этого не пойму, я вряд ли выйду отсюда, верно? Вот я и котел бы понять: как жить, ничего не нарушая, и не возбуждая подозрений…