Анна Кремпа - Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ

Впопыхах, с бешено застучавшим сердцем, я пробегаю мимо медленно передвигающегося робота, выше меня на две головы, да сворачиваю по узкому коридору – бежать вперёд и как можно дальше, замечая, сколько же кабелей и неизвестных труб с различной жидкостью протянуто прямо по стенам.

Попытавшись закрыть ход, по дороге я переворачиваю стол с реактивами, отодвинув его от стенки прямо на середину. Набегу удаётся подсмотреть, обернувшись через левое плечо, что у робота замкнули ноги из-за разлитых веществ, и он даже на какое-то время застрял, перебираясь через препятствие. В конце коридора выбор был огромен: поворачивай в любую сторону, либо берись за лестницу, ведущую на этажи выше и ниже, только в какую-то уж весьма опасную и непредсказуемую местность. Конечно, я умудрился выбрать именно последнее, ибо первым делом глаза мои заметили именно стальные перила, ведущие вверх, а уж потом голова сообразила, что роботу будет проще спуститься, чем подняться. На этом я даже зауважал себя на секунду: а кто ещё так быстро в непредвиденных обстоятельствах сможет всё грамотно обдумать?

Старые, пыльные перила поддаются моим быстрым передвижениям, и лишь болтики, сильно вцепившиеся в крепежи, чтобы держать всю конструкцию, слабо постанывают от напряжения, коему они точно не придавались уже довольно долгое время. Тряхнув стариной, я ощущаю уже, как подушечки пальцев схватываются за железную поверхность пола этажом выше, но они долго не держат меня там. Крепежи ломаются на глазах, как сахарные трости, с силой сжатые в грубой руке, я не ощущаю гравитации более: падаю вместе с лестницей, спускающей меня вниз, как на лифте.

Железное чудовище со странной, получеловеческой внешностью, слишком легко ломает всё с таким трудом построенное. Схватив удачу за хвост, я пролетаю мимо крепких рук, готовых схватить меня в полёте и выжать из меня все соки, да оказываюсь на этаж ниже, на мостике, заскрипевшем и прогремевшем на всё помещение со всей печалью, на кое способен неживой предмет. Оторвавшись от ледяного покрытия этого пола, рисунком сетчатым так напоминавшим канализационный люк, прорываюсь внутрь маленькой комнаты, подобной бункеру. Я кряхчу от счастья быть живым и ощущать всё это. Адреналин уже почти оглушил меня, в голове стоит писк от неудачного приземления, голова тяжелеет, но я только рад ощущать себя так. Бояться, в одышке бешено стуча сердцем, да насмехаться со своей затейливой непродуманности, пока ищу в ящиках с инструментами хоть что-то увесистое, чем можно бы было преподать хороший урок этой механической помойке. Получается раздобыть трубный гаечный ключ, увесистый, одним своим видом говорящий за себя “врежь мной по кому-нибудь плохому”. Либо это во мне уже азарт разгорелся, либо такой призыв ощущает каждый второй, взявший эту штуку в руки. Позади, как гром среди ясного неба, на пол спрыгивает мой нынешний противник, со страху, я швыряю в него этот самый инструмент, но выходит слишком слабо и даже комично: какой же всё-таки неубиваемый этот громила!

– Мне нужен голосовой пароль, Орион.

– Авалон? Нет? Дисигнат карнона? Отец мой, может быть, великий и умнейший из современников?

– Остин Лурецкий скончался год тому назад.

– Я… Ох. Да, это вполне объясняет такое радушное приветствие с твоей стороны, верзила. – Роботу совершенно не нравится мой тон, он хватает меня за накрахмаленные плечи лабораторного костюма, да вписывает одним верным, но очень осторожным толчком в закрытую дверь, чтобы не дать бежать, но и не повредить слишком хрупкое тело. Для души оно было в самый раз, но сломать позвоночник мне могли сейчас, как жалкую спичку. – Постой-постой, ты уже признал меня, ответил, что Остин и в самом деле был мой отец, пусть я и помню его совсем размыто, но он никогда не любил меня так, как я… Слушай, а ведь логично, не правда ли? Ахах… Это мой последний шанс я знаю, не утруждай себя в запугивании. – Не смотря на просьбу, железная, пахучая машинным маслом, рука, держащая меня за шею, чуть сдавливает хватку, я чувствую лёгкое удушение, а вторая рука робота, как прут от дерева, отрывает ножку стола рядом, да подбрасывает вверх, чтобы я понимал, что не отделаюсь так легко и понесу не самое приятное наказание за “вероломное проникновение” не в свои стены. Но, везунчик же я этакий, вспоминается мне внезапно настолько важное, что глаза блестят встревожено и в тоже время злостно на самого себя. – Я никак не мог забыть об этом, кто я такой, чтобы забыть фактически единственное, что удерживало меня так долго? Отпусти, не горячись же, Джудас. Ты меня сразу узнал, я понимаю, почему сейчас под прицелом твоих кулаков. Не делай со мной того же, что ты сделал тогда с моим сыном, мне некогда оперировать, руки ничего не помнят. – В отместку, горло сжимают ещё сильней, но, после следующей фразы, таки удаётся мне, наконец, освободится. – Райан… такой, плюшевый, сероголовый, с отблесками серебра в волосах, паренёк. Я точно всё вспо… – глаза схватывает яркий свет, вокруг поднимается завеса из дыма, шумов и шорохов не становится, как и дыхания моего – мёртвая тишина. Глаза робота, этакие стеклянные шарики, отображают странные, быстроменяющиеся кадры, прямо в моих. И я смотрю всё произошедшее так, будто умер и присутствую на созерцании собственных стыдливых сцен и ужасных ошибок, только лишь повлёкших за собой текущие обстоятельства, то, кем я стал. Кадры проносятся со скоростью секунд десять, но время в голове, затронутое их мерцанием, уходит почти на двадцать лет назад, когда я был молод и амбициозен, а не ушёл, в конец, от всего мира и себя самого, чтобы прятаться, но больше не страдать. Я улыбнулся оттого, что неосознанные слёзы решили выбраться из уголков глаз, доказывая всю прелесть неподдельных чувств, доказывая всю важность небезразличных моему сознанию сцен. Я всего лишь загнанный в угол котёнок, которого собираются утопить или же у меня есть змеиная сила, чтобы отравить эти воспоминания, попытавшиеся только что вернуть мою душу к страданиям прежней жизни?

Это вспоминается сразу. Мне всего четыре, у отца причёсанные на правый бок короткие волосы, ясный взгляд, да гладкие щёки и подбородок – нет даже колючей щетины. Он хоть и был постоянно занятым учёным-чародеем, но успевал следить за нами обоими, а с мамой обращался очень ласково, не позволял ей лишний раз напрягаться и даже по поводу работы её относился с подозрением, ибо не хотел, чтобы Луиза слишком уставала от дневных забот. Она была его светом, отвлекала его от тяжёлых мыслей, не давала проникнуться всем кошмаром, что приходилось изучать изо дня в день. В тот вечер папа был обеспокоен, но старался мне этого не показывать. Мне всего четыре, а у моей мамы уже глубокие проблемы с восприятием, она была сильно больна ментально, а Остин становился чересчур озабочен своей работой.