Анна Кремпа - Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ

Цепляюсь со всей силы за его руку, когда пытается на что-то опустить – едва вижу с открытыми глазами, а тут он ещё скидывает меня с рук. Пятки обуви тут же скользят по ледяному полу, не удерживаясь на месте, а руки всё так же хватаются за всё возможное, подобно кошке, что жестоко откинута человеком со своих рук. До последнего, даже через пререкания Остина, я продолжаю унижать себя, но пытаться ухватиться за что-то. Какой холодный пол… Как страшно одному, я не могу понять кто рядом со мной и что это вообще за место.

– Посидишь пока тут, если тебе не полегчает через пять минут, богом клянусь, я-то уж тебе такое переливание крови устрою, что забудешь про то, как сидеть на ближайшие выходные. Думал, вырос, так я не имею права тебя огреть? Сколько ж тебе нужно, чтобы успокоился? – отец достаёт и закуривает голографическую сигарету, от которой нет запаха, но дым из портативного устройства с подзарядкой, тем не менее, исходит. Сменная вода с разными вкусами высвобождается из небольшого, встроенного внутрь насоса, прогревается до образования пара, да втягивается натруженными лёгкими Остина, дабы придать его виду большей сосредоточенности. Томный вдох, лёгкий выдох, глаза пожирают меня насквозь, чувствую этот взгляд даже в состоянии почти ослепшего человека. – Как я хочу банально на кого-то наорать, Дирк, ты себе не представляешь. Кулаки чешутся, в голове всё взъерошено, просто клубок запутанных размышлений. А теперь ещё и ты. Мало мне мамы, нашей оперной дамы, что не реагирует на препарат ни в какую, так теперь ещё и ты добавился в кандидаты на ускоренный естественный отбор!

– Я, наоборот, хочужить! Я хочу ощущать, хочу чувствовать всё по-иному, хочу другое тело, другую репутацию, другую судьбу!

– Как тыможешь быть фаталистом, сын, если работаешь в сфере науки? Как ты можешь быть предан своему делу, если сам же опровергаешь постулаты учений прошлого и настоящего?

– Я просто хочу быть рождённым в другой семье, в настоящей семье, а не в пародии на неё.

– За твоими “хочу” и не угонишься! Пора создавать свою семью, Дирк. Самому отвечать за эту жизнь.

– Но я отличим от большинства, и ты это знаешь! – он всё не отставал, желал услышать это от меня. Желал признания, не понимая, что я и не собираюсь раскрывать все карты. Он и так это всё знал и ненавидел меня за это.

Зрение возвращается, сердце учащённо бьётся, вскакиваю на ноги, будто ничего и не было, будто притворялся. И состояние шока заставляет меня принять какие-то неадекватные меры. Соображаю я быстро, осознаю, что мы стоим над потайным выходом из подземелья – высокие бетонные стены, серое небо над головой, да одинокий люк на полу – вот и вся секретность. Сила во мне сейчас нечеловеческая, ибо препарат делает упор на природные задатки. Для сравнения, я пробую оторвать от креплений эту круглую крышку выхода, и у меня это получается, словно я управился с листом блокнота, а не с полноценным куском железа на болтах. Оторванный металл со всей яростью бросается в сторону Остина, лишая его дара речи и ничего более. Я промахнулся, но бегу и дальше в бой, чтобы наградить того толчком и смачной оплеухой. Его откидывает к стене, сигарету он роняет, и я растаптываю её со всем присущим разрушителю наслаждением. Ох, эти сладкие скрипы деталей и звук сломавшегося пластика! Голограмма испаряется, будто её и не было. Давай же, начинайся! Так и так всё, что я создавал, ломалось, а вот у отца вечно удавалось улучшить мои проекты. Пусть хоть сейчас он почувствует, как это на самом деле, ощущать себя настолько разбитым. Он не побоялся подняться и встать в своей горделивой стойке, я же лишь нахмуривал брови, тяжело дыша от безумного тестостерона, разыгравшегося в крови, да вжимал голову в плечи, неосознанно показывая себя в образе более страшном, чем он есть на самом деле. Со мной не хотели обменяться и словом, я чувствовал и понимал, заглядывая лишь украдкой в подкорку его головы, чтобы понять высокомерие ли это, или же он просто устал и не обращает внимания на мои выходки?

– Молчишь то что?! Больно было? Говоришь, кулаки чешутся, да? Думаешь, старше меня и мощнее телом, так можно издеваться, сколько угодно? Да я и сам могу показать тебе, какого это быть униженным! Любовь твоя ничего не стоит, и маме безгранично повезло забыть о тебе. Я даже рад, что мы повязли и провалились, я даже не волнуюсь, если она умрёт. Она так счастлива без тебя!

Стоило догадаться, что произойдёт далее. Я раскалил обстановку до предела, но это не было фильмом или постановочной сценой – папа подошёл и обнял меня. Он дышал редко и глубоко, с трудом переваривая то, что я был на все сто процентов прав. Отец любил во мне честность. Я, было, только успокоился, а сердце моё оттаяло, в надежде, что Остин поймёт свои ошибки, но он лишь приказал мне спуститься назад, подготовиться к важной новости, которая навсегда должна была изменить мою жизнь. И даже такое заявление не осталось ложью.

Не знаю, что папа делал потом, кому звонил ли, о чём он вообще размышлял… Достаточно было услышать знакомый щебет, как я и думать забыл о напряжённой обстановке. Передо мной находилось наше открытие, верней, две битком забитые клетки с пернатыми существами, сидящими на ветках. Великолепные квезали. Первая половина не осознавали, что вообще здесь делают, глаза их были наивно заинтересованными во мне, а другая половина, пробывшая здесь дольше, уже тускнела перьями в цветах, словно подготавливаясь к скорой смерти. Они знали, что произойдёт.

Подходит сзади, бесшумно совсем, легко внедряет мне в кровь местный наркоз. Прибор для вкалывания похож больше на инструмент, вживляющий микрочип, но зато совершенно не больно, в отличие от шприца. Схвачен за шею уверенным движением левой руки, скальпель блестит в другой, проходя мимо моих почти закрытых глаз, он сливается в одно с искусственным освещением и впивается безболезненно в кожу надлобной части. Ощущения были лишь порядком похожие на то, если бы её просто оттягивали из стороны в сторону. Однако лезвие скользит со всей хирургической осторожностью, по чувствам это правда всё-таки так же, если бы по лбу провели рукоятью, но не остриём. Я пытаюсь отключиться, смотрю на птиц, что один за другим дохнут на моих глазах, как в фильмах ужасов. Они срываются и летят, ударяясь о пол, что-то встроенное изначально в организм просто напросто ломает им шеи – они тоже ничего не ощущают толком, только страх.

Остин приподнимает меня со всей аккуратностью, чтобы перенести в клетку, в которой не осталось больше и живого существа. Оставив меня внутри, он возвращается через минуту, принеся излюбленный мною дисигнат карнона и какие-то трубки. Наркоз окончательно приходит в силу и только лишь застав чёрные резиновые перчатки держащими необъяснимо сложное экспериментальное устройство вживления, из которого тут же просачивается голубое вещество, картинка резко размывается, а мозг, наконец, позволяет расстаться с кошмаром, нелепо перенесённым в текущую реальность. Я не думал о том, как проснусь. Мне просто хотелось увидеть вновь свет – большей радости тогда и не представлялось.