Анна Кремпа - Долины Авалона. Книга Первая. Светлый Образ

– Дирк, а ну впусти! – не самый удачный момент стучаться мне в двери, даже пусть это место потайная лаборатория, о которой даже я знать не имел права. Смотрю на отца из-под завесы стыда и страха, он способен на что угодно, но чего угодно я ему больше никогда не позволю. Непробиваемое стекло дребезжит, по швам расходится, сотрясает крепежи. Тёмные волосы, ещё более густая, чем обычно, борода, суровый взгляд, что очерчивают следы бессонных ночей каким-то почти угольным следом, ненавистный зелёный цвет в его глазах. Отворачиваюсь, снимаю перчатки, отпускаю их упасть на пол, высвободиться от участи приносить боль. Вытираюсь, сколько капель только одного алого цвета оставалось, механизм запачкал меня каким-то безобразным месивом. Застегнувшись и поправив все одежды, я закрываю ядро в защитный стеклянный купол и иду впускать Остина. Только поворачивает рука ключ в замке, как дверь вышибается окончательно, летя с шумом на пол. А меня отец схватывает за невидимые лацканы лабораторного халата, и вжимает в стену, чтобы не убежал. Один простой и ясный вопрос. – Что это только что было?! – и это спокойствие внутри расстилается по всем нейронам, даря безразличность ко всем возможным возмущениям.

– Это твой страх. Хочешь сказать, ты не понимаешь, почему я, не заинтересованный в женщинах, вдруг решаюсь завести ребёнка, отыскав иной для этого способ? Неужели ты… – мой очередной скандал прерывает рация, находящаяся в одной из пуговиц на халате – так легко связываться в подземелье ранее не было, это так же придумал Остин, внеся за собой такой атрибут необходимостью каждого врача: будущее уже было здесь. Оставалось закрыться от споров и податливо слушать произносимые откуда-то речи, входя в страх и в отчаянье от одного поданного голоса. Вокруг шум от ламп, а стены, приносящие лишь холод, как-то особенно подчёркивают эти звуки.

– Это Аарон. Слушай, Дирк, у меня беда с племянником… Я могу привезти его к вам в лабораторию? Мы недалеко совсем, не хотелось бы вас тревожить, но он весь искалечился, а Нелли не на шутку переживает, не знаем вот, что делать. Все врачи уже спят, дозвонился только до тебя.

– Немедленно приезжайте. – И слабые шипения мужского голоса больше не слышны. А мой папа внезапно делается спокоен и обнимает меня, сразу отходя и отворачиваясь с угрюмостью в лице. Что-то идёт не так, отчего судьба решила послать мне ещё одно испуганное создание, да прям в руки? Загадочно. – Ты знаешь, я вовсе не злюсь на тебя за… А где ты? – пропал, исчез, испарился, будто бы и не было его вовсе в этой комнате. Свет потухает, птицы шепчутся между собой, слышу, звук чего-то приближающегося вертится снова и снова. Вдалеке разносится звуками открывающихся галлонов, а потом вверху, через толстое стекло на единственной в подземелье крыше, начинают свои удары сотни капель разъяренного ливня, что в такую погоду просто невозможный фактор. На улице лежал снег, но тут, в этом сером помещении, с фиолетовыми разводами на стенах, такое чувство, что находишься под водой. В ушах шум от этого самого давления. Вода появляется из ничего, на моих глазах ужимает стены и колоссально быстро оставляет предметы в тени своей многовековой завесы. Я начинаю задыхаться физически, в глазах размывается так легко эта повседневная научная фантастика, ноги болтаются, вспышками приходит боль, что не даёт отобразить сознанию заложенный смысл происходящего. И я словно тону в пучине, но на деле понимаю ещё, доходит до меня, что был поднят за горло, и душит меня кто-то, а не внезапно случившийся приступ. Удаётся даже ударять ногами преступника, ввязывая свои во что-то липкое. Бешено стараясь руками подтянуть себя, я вспоминаю про происходившее со мной во сне, и понимаю, что, быть может, и нет выхода у меня, как только сдаться. Однако увиденное не оставляет иного выбора. Я решаю сражаться за свою жизнь ради своего нерождённого сына, ради тех, кому ещё может понадобиться моя помощь и ради любви, бесконечно выплаканной, к вселенскому мотиву одного моего существования. Нога, казалось, изувечившая убийцу, вернулась неохотно и, когда мне всё-таки удалось оторвать её от этого чего-то липкого, волна чёрной слизи пронеслась вперёд с этим моим резким движением, заливая плитку на полу. Руки, ощущавшие до этого только разъедающий кожу захват, теперь чувствуют, как нежен и бархатен покров поистине огромных рук. Оно бросает меня на пол, успеваю собраться, приземляясь ровно на ноги, да скольжу по тропинке из слизи, оказываясь прижатым собственным весом в пол. Страх и восхищение пронзают, когда удаётся развернуться на спину и увидеть Её.

– Мама?.. – всё что угодно, но не Луиза. Всё, что угодно, но не это! Она не была гентас, но кого только попытался сделать из неё мой отец?

Остин стоит позади, смотря сначала на свои руки, пронзившие огромным лезвием для разделки и свежевания трупов тело, настолько отличавшееся теперь от человеческого, что даже голос подаёт она по-другому. Будто запись заело, как кричат чайки, только большим треском в уши, фактически невыносимым звуком, на самом деле приходящимся писком, подобным, если бы по ровной поверхности доски чертили новым мелом или таким же куском пластмассы. Очень неприятные звуки. Может она так пыталась оглушить, может – это язык наших предков, основанный на подражании природе, но такой акцент, такой невыносимо звучащий язык я слышал впервые.

Нож выходит, бросается в сторону, а из существа выливается всё та же отвратная жижа чернильного, угольного цвета. Внутри такого белоснежного существа да такое отвратительное месиво… Какой срам происходит в наш век высоких технологий. Как ничтожна моя профессия. – Мама! Зачем ты… Разве это выход, Остин? Чем она так провинилась, ну забыла нас, но что это изменило?! Ты отдавал всю душу работе, смотри, чему я научился от тебя! – и я, обезумевший, поднимаюсь на колени, схватываю руками этот смрад, казалось, на воздухе ещё больше чернеющий, да разминаю в руках, словно кусок мяса на бойне, а после кидаю его в один из контейнеров, что стоят, открытые, совсем рядом. И второй, и третий, а жидкое я собираю в ладони и выливаю отдельно. С безумием, смеясь утрате и своему ничтожному игу преклонять колени перед величием настолько низкого человека, что на собственных родных силён был поставить эксперименты. – Проверим, на что это способно, да? Этого хочешь, да? Я тебя правильно… понял?! – Красивое лицо изуродовано изменениями: рот как пасть, но белоснежная кожа, даже есть шерсть, но настолько короткая, что её покров, как замша, отчего верно был упомянут в сравнении именно этот материал. Магического, непонятного предназначения, то ли щупальца, то ли отростки, извивающиеся, подобно змиям, в момент все выпрямляются. Горло её прочищает небывалый по силе крик, гортань дребезжит, широкая шея, мощные, длиннющие ноги, согнутые от того, что заставили и её престать на коленях. Чем он сломил настолько тихое в передвижении и громадное по формам существо – не понимаю, но от её предсмертного крика моя душа, мои глаза, вокруг которых всё было усеяно каплями иноземной крови, в момент теряют былое безумие и отчаянный вид. Только тело её клонится на бок и завсегда погружается в сон, всё продолжая выпускать из себя жидкость и слизь из открывшейся раны в проломленном хребте, как пол дребезжит, всё стеклянное тут же, застучав друг о дружку, разбивается, оказываясь на полу, а нас кидает в бок, роняя со всем остальным, словно накренилось то, что накрениться не могло совершенно – мы буквально в недрах Земли.