Коллектив авторов - Старые долги

— Он самый, — кивнула Матильда, забыв, что собеседник ее не видит. — В Алати, как бы Альберт ни юлил, любят талигойцев и не любят агаров, так что можете не беспокоиться.

Лионель негромко рассмеялся.

— Люди, рассказывавшие о вас, были совершенно правы. Кстати, вы ведь будете завтра на охоте?

— Зачем я там, — буркнула Матильда, — доезжачих толпа, а я уже все забыла.

— Если Ваше Высочество окажет мне честь, я хотел бы предложить вам спор.

— Что? — Она подумала, что ослышалась.

— От Белого ручья до Волчьей горы — верхом. Согласны?

— Твою кавалерию! — взревела Матильда. — Граф, у вас есть совесть?!

— Сложный вопрос. — Савиньяк наверняка улыбался. — А кавалерия и так здесь.

Из темноты донесся смех Эмиля. Матильда плюнула и тоже рассмеялась.

— На что спор?

— С меня в случае проигрыша пистолеты. А с вас — лучшее тюрегвизэ.

— Дайте руку.

Савиньяк протянул ладонь, и Матильда звонко хлопнула по ней.

Матильда устало вытянула ноги и отцепила от себя несколько репейных колючек.

Собираясь на охоту, она не утерпела и надела черное, но с вышитыми рябиновыми гроздьями. И ладно она — чем там Эмиль улестил Бибока, но с утра явился во двор в доломане.

В красном он, что и говорить, был чудо как хорош.

Охота вышла отменной: привезли косулю, волка, тетерок и куропаток — полный воз.

— Волчью шкуру, как выделают, пришлю на память, — решила Матильда.

Они сидели на открытой галерее, вокруг факелов увивались мошки, время от времени падая вниз угольками. Выигранные пистолеты лежали на столе, тюрегвизэ она, расщедрившись, выставила сама — после такой охоты грех было не угостить. Кости уже начинали ныть, дай Создатель завтра встать с кровати, — но это будет завтра.

От Лионеля Матильда не ожидала особых подвигов и промахнулась. Верно говорят, человека не узнаешь, пока не увидишь в седле, — а когда близнецы наперегонки понеслись по лесной тропе, можно было и спутать. И когда они скакали на спор до Волчьей горы, Лионель обгонял безо всякой галантности, — и это было хорошо, а еще лучше, что она все-таки оказалась у подножия первой.

Хорошо было и возвращаться в сумерках, позади весело перекликались доезжачие, взвизгивала и лаяла свора, отзывались засыпающие птицы. Как она жила без этого? Да разве это была жизнь?

Матильда прикрыла глаза, вспоминая давние дорожки и Ферека, а когда открыла, в который раз за день поймала взгляд Эмиля.

Арно клевал носом, Эмиль куда-то отлучился. Лионель заговорил вполголоса:

— Вчера я вспомнил давние события не только ради Агариса или Талига. Многое, что произошло за последние несколько лет, нельзя было объяснить, полагаясь только на разум. Не буду утомлять вас длинным рассказом, но старые легенды несколько раз спасали мне больше, чем жизнь. Хотим мы или нет, кровь — не вода, простите мне эту банальность. Во мне и в братьях есть кровь алатов, и я хочу знать, что вижу, и понимать, что делаю.

— И как, поняли? — спросила Матильда, чтобы что-то сказать. Кошки разберут, чего Савиньяк добивался на самом деле.

— Возможно.

Она взяла из шкатулки пистолет, осмотрела: новенький, ни следа пороха. Заранее, выходит, привез с собой? Все продумал? А если б она все-таки проиграла, под каким предлогом подарил бы?

Только дурная кобыла упирается, когда ее тянут к овсу, но Матильда не любила, когда за нее решали, а не то лет сорок бы уже грелась на морисском солнышке. И с чего она вспомнила нынче про это…

На полу под окном лежали ветки рябины — много, целая охапка. Матильда остановилась, держась рукой за высокую спинку кровати: сердце закололо, а потом пустилось вскачь.

Она подняла ветки, приложила к лицу, нюхая запах поздней осени, и поняла наконец, кого ей напомнил взгляд Эмиля — агарисского шада.

Анчия сперва сладкая, а потом горько так, что не заесть и не запить. А рябину распробуешь только после холодов, когда все пожухнет и одни красные грозди останутся пылать в опустевшем лесу…

Матильда бездумно оторвала ягодку и положила в рот.

Здесь еще стояло тепло, и рябину не прихватило заморозками, ягода была сочная и горькая. Горечь ушедшего, небывалого и невозвратного выбила слезы из глаз, но разрыдаться как следует Матильда не успела: в приоткрытое окно негромко постучали.

— Ваше Высочество?

— Хватит этих высочеств…

Месяц облил блеском светлые волосы, Эмиль подтянулся и спрыгнул с подоконника на пол.

Анэсти сроду б вот так не полез, зато мориски когда-то тащили ее как раз через окно.

Матильда предупреждающе выставила перед собой рябиновую ветку. Золотая ночка давно прошла, но чем Леворукий не шутит, пока Создатель спит.

— Съешь.

Эмиль откусил ягоду прямо с ветки, смешливо поморщился:

— Горькая.

— Значит, живой. — Матильда отбросила рябину.

Собираясь похоронить себя в Сакаци, она и в мыслях не представляла, что когда-нибудь ее еще подхватят крепкие руки, и будет горько и сладко почувствовать, что еще жива…

Матильда вовсе не вышла бы провожать, если бы не хозяйский долг. Гостям — хорошего пути, а ей — благодарить судьбу за последний нежданный подарок.

Она постаралась, чтобы улыбка не походила на уксус, и шагнула наконец на крыльцо.

Нет, зря она сравнила Лионеля с Приддом, надо было — с Вороном: оба, когда хотят, обходительны до тошноты, а зубищи, как у багряноземельского крокодила, все равно не спрячешь. Матильда улыбнулась Арно, оглядывавшему напоследок Анэмский хребет.

— Прощайте.

— До свидания. — Эмиль на мгновение обжег взглядом и не добавил «Ваше Высочество».

В петлицу была вдета веточка рябины. Вот паршивец…

Трое всадников, уже неразличимых издалека, остановились на гребне. Матильда напрягла зрение, пытаясь понять, помахали оттуда или показалось. Потом силуэты превратились в точки и исчезли за горой.

(Цикл «Отблески Этерны»)

После Излома минуло пятнадцать лет, но мир так и не оправился от потрясений и потерь.

Рябиновое пламя заката угасло в душной тишине, не нарушаемой даже перестуком копыт, которые увязали в густой, кажущейся серой в сумерках дорожной пыли, но север продолжал полыхать. Альберто придержал коня, с удивлением и растерянностью вглядываясь в алую, как глаз взбесившейся крысы, зарницу над неровной линией холмов.