Максим Бодягин - Привратник

Стальным он был и с детьми, точнее, с дочерьми. Фаресу прощалось слишком многое, на взгляд Николине. Брата она, конечно, любила, но её бесило что за один и тот же проступок ей доставалось втрое сильнее. Когда она думала об этом, то крутила педали всё сильнее, её ножки в высоких замшевых сапогах мелькали всё быстрее, тёмные волосы вились по ветру, игравшему складками на рукавах замшевого платья, плащ хлопал парусом и она летела вперёд, сквозь солёные брызги, думая лишь о том, что хорошо бы было мчаться так вечно, совершенно не заботясь о том, куда девался её придурковатый брат.

Она не заметила, как, вылетев из-за поворота, врезалась в Сперо, задумчиво чертившего прутиком орнаменты на песке. В самый последний момент Николине удалось вывернуть руль и нажать на тормоз, но манёвр оказался слишком резким и она перелетела вперёд, грохнувшись прямо на Сперо и повалив мальчика на песок. Ты цела, вежливо спросил он, когда они оба перестали стонать и сели на песке, потирая ушибленные места. Да причём тут я, главное, колесо не погнуть. Велик стоит целое состояние, лучше бы я на нанди ездила, с досадой ответила Николине, чувствуя, как отбитая задница наливается болью.

Сперо придирчиво оглядел колесо, крутанув его пару раз, и сказал: можешь расслабиться, всё в порядке, ты прямо фокусник. Я бы на твоём месте убился и велик бы убил. Тебе нельзя убиваться, у тебя скоро свадьба. Не свадьба, а помолвка. Всё равно. Ты не видел моего братца? Сперо засмеялся: я не только его видел, я видел, как он утопил виу-воу Хедре вон там, а потом его чуть драккария не сожрала, вон там она, за поворотом лежит. Погоди-погоди, расширила глаза Николине, что он сделал?! Утопил виу-воу толстухи Хедре? Накануне торга? Да ему конец, она же его теперь съест. Если найдёт, засмеялся Сперо. Он, вообще, пошёл звать женщин на разделку драккарии. Фу, надо скорее бежать, пока меня не припахали, сморщилась Николине, ненавижу этот запах и эту склизкую фигню. Но есть-то её мясо ты любишь, рассудительно ответил Сперо. Есть люблю, ты прав, засмеялась Николине.

Она встала с песка и рухнула обратно с громким ойканьем: чёрт, нога. Боги, ну почему сегодня день-то такой? То из-за братца отец ремня отвесит, то нога вот. Платье задралось и между высоким голенищем сапога и подолом засветилось атласное девичье бедро, на котором бледнел пока ещё прозрачный фиолетовый синяк. Будь на месте Сперо любой из его старших братьев, он бы смекнул, что дело тут нечисто. В глазах Николине поигрывали чёртики и эти озорные глаза совершенно никак не соответствовали тем стонам боли, которые издавала девушка. Но Сперо принял всё за чистую монету, нахмурился и сказал: надо что-нибудь холодное приложить. Нет, ты путаешь, это потом надо холодное приложить, капризно ответила Николине, сейчас, наоборот, надо погреть, чтобы синяк не распространился на всю ногу. Дай-ка руку. Погоди, у тебя пальцы холодные.

Она взяла руку Сперо и глядя в его прозрачные, чуть с косинкой, карие глаза, горячо подышала ему на руку. По груди Сперо прокатился тяжёлый шар, мешающий нормально дышать, но он не придал этому значения. Вот так, сказала Николине, теперь положи руку сюда, прямо на фингал, и настойчиво помогла Сперо. Чувствуешь? Сейчас кожа согреется и никакого синяка не будет. Сперо усмехнулся и сказал: что-то ты путаешь. Обычно бывает наоборот. Николине ойкнула. Сперо вскинул брови и спросил: что? болит? здесь? Нет, сказала Николине, сдвинь-ка руку чуть повыше.

Она взяла Сперо за запястье и повела его под платье. Какая гладкая кожа, успел подумать мальчик прежде, чем его рука упёрлась в нечто, напоминавшее наощупь мохнатого щенка. Он удивился, но Николине надавила на его руку и щенок под ней разъехался, пальцы провалились в горячую медузу. Да, так хорошо, сказала Николине и улыбнулась. До Сперо, наконец, дошло, что происходит, он попытался отнять руку, но это оказалось не так-то просто. Во-первых, Николине оказалась сильнее, чем он думал, во-вторых, ему почему-то не очень хотелось отнимать руку. То есть, хотелось, конечно. Но не очень.

Николине наклонила голову и сказала: смотри. Она задрала платье и Сперо увидел, как её коленки разъезжаются в стороны, потом расходятся бёдра и между ними бархатится тёмный треугольник волос, в котором запутались его собственные пальцы. Нравится, спросила Николине, и расстегнула платье. Её пышная грудь, такая взрослая – Николине вообще была рано созревшей девушкой – выскользнула наружу, мягко колыхнувшись, соски съёжились на ветру. Она подалась навстречу пальцам Сперо, мальчик зажмурился и с силой отнял руку. Что случилось, тебе не понравилось, с притворной заботой спросила Николине. Сперо продолжал сидеть зажмурившись и сжимая рукой пах. Милый, но как же ты будешь жить с женой, если не знаешь, как устроены женщины, мягко сказала девушка. Открой глаза, посмотри на меня. Сперо помотал головой, по-прежнему не открывая глаз. Ну же. Николине наклонилась к мальчику и поцеловала его в плотно сжатые губы, постаравшись расшевелить их своим горячим языком. Сперо грубо оттолкнул её ладонью в лоб и вскочил, вытирая губы рукавом и крича: что ты делаешь? Дура! Фу, у меня всё лицо мокрое! Дура! Он выкрикнул ещё несколько обидных слов и стремглав побежал прочь по берегу, всё так же сжимая рукой пах. Его глаза кипели от слёз.

Как она могла? Дура! Шлюха! Как она могла сказать про Арин? Ведь они же друзья! Он не будет лезть Арин между ног. Они же с детских лет вместе, он каждый день провожал её из сколии до развилки. Николине просто злобная сука. И рука теперь пахнет непонятно, чем. Фу. Сперо бежал, задыхаясь от гнева и целого вихря чувств, которых пока не понимал.

Николине с досадой смотрела ему вслед, застёгивая платье и закутываясь в тяжёлый войлочный плащ. Совсем ребёнок, он просто совершенный ребёнок, хоть и выглядит почти как молодой мужчина, подумала она, села на велосипед и покатила прочь, слегка ёрзая на сиденье и вспоминая ощущение горячих чужих пальцев внутри себя.

Слишком много всего, сказал Кромм, качая головой и глядя на бескрайние бледно-зелёные полупрозрачные заросли, сливающиеся в сплошную бугристую поверхность, простирающуюся до самого горизонта. Скуна медленно шла над неширокой рекой, повторяя её изгибы. Знакомый с детства запах горящего дешёвого угля, обшарпавшаяся краска на бортах, щелястые скоблёные доски палубы, многажды чиненая рубка – эти простые земные детали, совершенно не противоречащие прошлому опыту Кромма, накладывались на беспощадную жуть мира, в котором он оказался и от этого ему казалось, что голова сейчас взорвётся, как перегретый паровой котёл.

Чтобы отвлечься от неуютных мыслей, он продолжил уборку и заметил, что один из мёртвых мантисов лежит странновато. Кромм перевернул тяжёлый труп и заметил, что одна из грудных рук почти полностью вырвана из локтя. Он достал из-за голенища нож, сделанный из лезвия, принадлежавшего аэринии и, кряхтя от напряжения, перерезал остатки псевдоживых сухожилий, крепивших руку к груди мантиса. Её лезвие, выращенное на основе полихитина, казалось острым. Кромм снял камзол, закатал рукав и осторожно провёл по рыжым волосам, обильно покрывавшим его тяжёлое предплечье. Так и есть, вполне можно бриться, сказал он, поглядев на выбритую в шерстяном покрове лысинку. Удовлетворённый открытием, Кромм снова оделся и поискал глазами что-нибудь годящееся для рукояти. Через час пыхтения и возни ему удалось соорудить некую пародию на нагинату или секиру-глевию. Полуметровая чуть изогнутая лапа мантиса крепко сидела на примерно метровом деревянном древке – бывшем в прошлой жизни запасной шваброй – которое Кромм армировал трубками, вырезанными из спинных лап мертвеца. В качестве чехла на режущую поверхность прекрасно подошла приёмная часть кармана, в которую грудная рука мантиса убиралась, когда бой заканчивался.