Максим Бодягин - Привратник

Коякон хлопнул в ладоши и люди занесли вещи в самую большую из комнат, где стояли две кровати. Сейчас принесём ещё одну, сказал кан и вышел. Что ты делаешь, яростным шёпотом спросила Лопе. Закрой рот, детка, и слушай меня внимательно, совершенно трезвым голосом ответил Кромм. Мы тут не хозяева ситуации, мы заложники, поэтому я не могу вас оставить. Сейчас вы переоденетесь и ляжете спать, ну, или помолитесь перед сном, я не знаю, почитаете друг другу какой-нибудь мистериум на ночь. И всё это время совершенно не будете обращать на меня внимания, хорошо? Как будто меня тут совсем нет. Вот и славно.

Похолодало. Дверь в комнату открылась совершенно бесшумно и Кромм, безусловно, проворонил бы вторжение, если б не сидел в углу так, чтобы чувствовать движение двери коленом. Он слегка отодвинулся в тень и положил руку на древко глевии. Женщины спали, а Лопе даже довольно громко посапывала, иногда срываясь в храп, но сразу поворачиваясь, рефлекторно вытирая рот от слюны и сонно бормоча что-то неразборчивое.

Вошедший мужчина заслонил собой яркий тёплый отсвет, падающий от ближайшей эфироновой пульбы. Он выглядел крупным, сухим и опасным. Зажав в руке большой топор на длинной рукояти, он подошёл к кровати, на которой лежала скатка из одежды, укрытая одеялом, и наклонился над ней, пытаясь высмотреть в темноте лицо спящего Кромма. Кромм улыбнулся, бесшумно сел на корточки и вытянул глевию так, что её обух выглянул точно между ног незнакомца, после чего еле слышно поцокал языком. Незнакомец начал было оборачиваться, но Кромм слегка стукнул его обухом по мошонке и развернул лезвие вверх. Положи топор на кровать, только тихо, женщин не разбуди. Сколько вас, спросил он. Ещё семеро, сухо сглотнув, ответил мужчина. Где они. Двое на крыше, пятеро вокруг входа. Пойдём посмотрим. Положи руки на голову и сцепи пальцы. Вот так. Теперь чуть отклонись назад. Хороший мальчик.

Взяв пальцы незнакомца в замок, Кромм вывел его наружу, сразу же разворачиваясь в сторону крыши и прикрываясь пленником. Вокруг никого не было. Пойдём, сказал Кромм, и повёл пленника вдоль стены, приставив лезвие к его пульсирующему от страха горлу. Царила практически мёртвая тишина, только два дежурных болбеса стрекотали у основания дальней пульбы, заунывно напевая тихую мелодию. За бортом платформы, метрах в десяти от красивого резного поручня, плыл в воздухе прихваченный линём аэрокаб, но его кабина выглядела пустой, видимо, дозорный уснул на посту. Кромм повернулся к пленнику и с улыбкой ударил его в подбородок. Мужчина рухнул в заботливо подставленные руки. Кромм обыскал его, нашёл за сапогом добротный нож, крякнул и увидел возле мачты хорошую бухту линя. Отлично, пробормотал он, примотал полужидкого мужчину лицом к мачте, ухмыльнулся и срезал с него штаны. Потом подумал и вбил его нож в мачту лезвием вверх, точнёхонько между ног пленника, чуть ниже свисающей мохнатой мошонки. После чего, счастливо напевая, отправился спать.

Утром его разбудил шум. Словно за стеной каюты открылся восточный базар. Ругань перемежалась с хохотом. Кромм огляделся: женщин рядом не было. Он вскочил, схватил глевию и быстро вышел наружу. Элеа и Лопе с недоумением глядели на толпу. Совершенно красный от смущения Коякон бормотал слова прощения, пока его помощники укутывали тряпками голый зад ночного визитёра, чтобы не оскорбить взор буамини. Кромм оглядел лица собравшихся, большинство из них хохотали и перешёптывались, показывая на замёрзшего за ночь мужчину, которого била крупная дрожь. Он сглатывал слёзы стыда и что-то мычал сквозь кляп. Кромм вернулся в комнату, достал из-под кровати топор нападавшего, вернулся к мачте и молча бросил топор к ногам Коякона: я думал, кан говорит, а его люди подчиняются. Ты обещал оказать гостеприимство, кан Коякон. И тут ночью приходит этот мужчина, вооружённый ножом и топором. Возможно, у вас так принято. Но я очень удивлён.

Коякон застонал от бешенства, его кирпично-красная кожа, обожжённая на скулах от постоянного нахождения на солнце, казалось, сейчас вспыхнет самым натуральным пламенем. Он развернулся к собравшейся толпе, встряхнув длинными волосами со вплетёнными оберегами и крикнул, показав на связанного: кто-нибудь знал, что этот придурок Орон собирается ограбить наших гостей? Кто-нибудь был с ним в деле? Гудящая толпа тут же смолкла. Коякон вглядывался в лица своих людей, опускавших глаза. Каждый из вас, ступая на эту платформу, клялся, что будет вести себя нормально, взамен мы никогда не спросим о вашем прошлом, было дело? Поднимите его и наденьте уже на него хоть что-нибудь, брезгливо скомандовал он. Всё ещё стучащего зубами Орона подняли и сняли с него кляп. А это ещё зачем, деланно удивился Коякон. Я не собираюсь его выслушивать. Он больше не член семьи. С этими словами Коякон схватил пленника за шиворот и за пояс и швырнул за борт. Падая, визжащий Орон чудом успел зацепиться пальцами за поручень, но кан выхватил нож и наотмашь рубанул по ним так, что лезвие застряло в морёной древесине.

Коякон развернулся к толпе и спросил: кто-нибудь ещё хочет задать вопрос? Вы сами выбрали меня каном, чтобы я следил за порядком. Толпа загудела и чей-то молодой голос выкрикнул: но они чужаки и одеты они как аристократы. Голос постарше подхватил: Орон хоть и был говном, но ты мог хотя бы спросить нас, что с ним делать, а ты тут выстилаешься перед этими чужими, будто хочешь на всех них жениться. Элеа вышла вперёд и, как вчера ночью, демонстративно сбросила плащ, оставшись в церемониальных, белоснежных с алым, одеждах и сказала: я – Элеа. Лопе встала рядом и громко пояснила: матушка Элеа – светлая буамини и член высочайшего буамакангая. Этот человек – она показала на Кромма – её слуга и охранник.

Толпа загудела, люди медленно начали стаскивать с головы шапки и сбрасывать капюшоны, а потом словно нехотя опускаться на правое колено, прикладывая ладонь к сердцу. Задние ряды старались опуститься на палубу помедленнее, чтобы получше разглядеть гостью. Коякон удовлетворённо обвёл толпу взглядом и сказал: вы сброд поганый. Матушка Элеа прибыла ночью и согласилась с утра осмотреть больных. Взамен она просит нашего живодела починить её болбеса, которого сломали аэринии. Аэринии, аэринии, пронёсся по толпе тревожный шёпот, и люди закрутили головами, пытаясь высмотреть в небе, не приближаются ли тёмные остованы женщин-убийц.

Теперь по поводу чужака, который слишком хорошо одет для вас, ублюдков, зычно крикнул Коякон. Вы думаете, что светлую буамини должен сопровождать оборванец типа вас? Кромм, выйди сюда, и кан подтащил Кромма на возвышение, после чего снял с его глевии чехол и спросил: видите? Никто не узнаёт, откуда это бело-чёрное лезвие? Кто сказал мантис? Правильно, это рука мантиса. А знаете, почему? Скажи им, Кромм. Кромм опустил голову и сказал: ты кан, ты и говори. Коякон кивнул и крикнул: его выгнали из ледяного города за то, что он убил мантиса. Руками, понятно? А потом послали за ним вдогонку аэриний, которых он тоже убил. Он такой же беглый, как мы, светлая буамини приютила его по великой милости своей. А вы, дешёвые жулики, устроили перед гостями балаган. Хауле, иди сюда, скомандовал Коякон.