Максим Бодягин - Привратник

Бабка замотала головой, не поднимая глаз: я знаю, кто ты, матушка Элеа. Ты не просто буамини, титул светлая дан тебе не просто так. Весь человеческий мир знает о твоей чистоте. Мне больно вспоминать подробности моей жизни, но я могу рассказать тебе всё. Только тебе. Очисти моё сердце от мук. Отпусти грехи. Протяни руки, сказала Элеа и опустилась на колени напротив бабушки. Та, наконец, подняла полные слёз глаза и выполнила просьбу. Буамини взяла оба запястья старухи, пристально глядя в её глаза, некоторое время молчала, не отводя взгляда и не моргая до тех пор, пока прозрачные струйки не потекли по её щекам, и тихо сказала: я не вижу в тебе греха. Если тебе нужен мир, дарую тебе мир. После чего медленно поцеловала старуху в лоб.

Лопе, грациозно склонившись в поклоне, наблюдала за этой сценой без единого звука, дождалась, пока буамини Элеа тяжело встанет с колен, и шепнула: нам починили болбеса, можем ехать. Матушка без смущения вытерла слёзы и сказала: скажи Кромму, пусть проверит оружие и сходит к живоделу, заберёт болбеса нашего, выйдем в путь так быстро, как сможем. Лопе протянула буамини чистый платок и чашку с тёплой водой, дождалась, пока Элеа ополоснёт лицо и руки, и сказала: матушка, вы еле на ногах стоите, вам нужно отдохнуть хотя бы пару часов. Элеа вздохнула, посмотрела в небо, потом на свои дрожащие от усталости руки и покорно сказала: хорошо, тогда пойдём с рассветом.

Кромм проверял пневмопушки утром и вечером, пересчитывал боеприпас, поворачивал и смазывал турели, смотрел в схрон, куда на всякий случай спрятал половину кугелей, но подвоха не видел. За два минувших дня население платформы прониклось к Элее такой благодарностью, какую от этих людей в принципе было сложно ожидать. Кромм, пожалуйста, перестань пить и сходи к живоделу, сказала ему Лопе, но уже без тех менторских ноток, что были свойственны ей раньше. Кстати, можешь прихватить бутылку с собой, тутошний живодел это любит. Коякон говорит, что ремонт уже окончен, можем ехать дальше, матушка хочет выйти как можно скорее. Я отправила её отдыхать, но она мало спит в последнее время.

Кромм кивнул и потопал к дальнему западному концу платформы, где светлело окошко отдельной избушки, в которой отшельником жил местный живодел. Лопе рассказала Кромму, что на летающих платформах, как правило, живут самые лучшие живоделы, поскольку шары, несущие всю конструкцию, представляют собой псевдоживые изделия, за которыми требуется постоянный уход. Эфироновые пульбы, разумеется, тоже хорошо, но без несущих шаров они не спасут. Кромм уже почти привык к негромкому, но хорошо слышному дыханию шаров и их странному кисловатому запаху, но ровно настолько, чтобы не чувствовать отвращения при взгляде на эти чудовищного размера кожаные мешки с венозной изнанкой. К счастью, чехлы в достаточной мере её скрывали и можно было притвориться, что шары – нечто вроде обычных тканевых монгольфьеров, надутых газом или горячим воздухом.

Шторма бы им надо, стариковским голосом сказал живодел, вылезая из своей кельи и критически оглядывая несущие шары. Своим крючковатым носом и беззубым ртом, заставлявшим губы проваливаться, а подбородок выдаваться вперёд, пожилой живодел походил на средневекового алхимика. Зачем шторма, растерянно спросил Кромм. Живодел снял с головы траченную временем кепку и подбитый вытершейся бархоткой медный обруч с линзами, потёр оставшийся от него на коже красный след, водрузил прибор на место, снова надел кепку козырьком назад и сказал: зима слишком спокойная и тёплая была, иноформы не уходили дальше на юг, нам так и не удалось опуститься на землю, дать шарам отдохнуть. Да и молнии бы половить, прогреть подпалубные эфироновые протоки к пульбам. А штормом бы всю эту нечисть прибило бы к земле, глядишь недельку бы и отдохнули. Да и потом, знаешь, иногда просто хочется ногами не по зыбкой палубе ходить, а по тверди земной. Чтобы топнул сапогом и понял свою малость, беспомощность свою перед землёю-матушкой. Эх, прогневили мы её. Живодел достал из внутреннего кармана жилетки небольшую трубочку на длинном тонком мундштуке, подпалил её и в воздухе отчётливо запахло вишней. Пойдём, примешь работу.

Кромм вошёл в двери вслед за стариком, следуя за дымком его трубочки, словно собака за запахом подкормки, довольно долго они двигались в узком плохоосвещённом коридоре, наконец живодел отпер огромный овальный люк, окованный железными полосами, и вошёл внутрь, Кромм последовал за ним и замер.

Он ощутил себя лилипутом, попавшим внутрь огромных швейцарских часов. Латунные, медные, стальные шестерёнки, подшипники, шатуны, кривошипы, ползуны, коленвалы, оси, щёки, шейки всех возможных форм и размеров вращались и крутились с разной траекторией, издавая стрёкот, грохот и жужжание. Живодел удовлетворённо посмотрел на лицо Кромма и довольно усмехнулся: смотрю, нравится тебе тут? Кромм молча кивнул, продолжая озираться вокруг. Это сердце платформы, сказал живодел. Я построил её двадцать семь лет назад. Он прошмыгнул между большими колоннами, медленно вращавшимися в танце окружающих их шестерней, и отдёрнул штору, закрывавшую панорамный иллюминатор. Кромм подошёл ближе и посмотрел на открывшийся вид, отчего у него захватило дух. Там ещё смотровая площадка есть, но на улице холодно, надо сначала выпить, прежде чем туда идти, закашлявшись сказал живодел.

За стеклом иллюминатора тянулся всё тот же бесконечный лес, небо над ним сверкало мириадами звёзд. Вдруг между курчавыми плотными кронами засияли алые и синие сполохи, словно длинные искры оставляли за собой шлейф. Это малая драккария идёт к морскому берегу, пояснил живодел. Сейчас мирмек роиться будет, она на нём отъестся и дальше к морю пойдёт, вслед за тобой на Привратник. Какая красота, выдохнул Кромм. Это ты взрослую драккарию не видел, заметил живодел: самая красивая тварь на свете. Сколько тебе?

Кромм обернулся и увидел, что старик держит в руке солидную фарфоровую бутыль, опутанную сетью кожаных ремней. На столе стояли два высоких и узких фарфоровых стакана с изображением битвы октопода и водолаза. Нравится? Зехария Бешеный подарил лет шесть назад, когда я на Привратный торг ездил, сказал живодел. Да я как бы со своим, смущённо ответил Кромм, вынимая из сумки тёмную бутыль из запасов, подаренных Хероном при прощании в городе. Не знаю, что тебе там городские подсунули, протестующе вытянул вперёд ладонь старик, но я тебя настоящим нектаром угощу. Кромм осторожно потянул в себя аромат, струящийся от хрупкого стакана, потом сделал глоток и покатал часть жидкости во рту. Это был портвейн, причём отличный портвейн. Его вкус невозможно было бы перепутать ни с каким иным. Что это, спросил Кромм. Это крепкое вино с юга. С самого юга, где уже нет практически никого из людей, довольно ответил старик. Каждый глоток стоит золотую марку. Он вытер сухую ладонь о кожаный передник, снял кепку и сказал: меня зовут Феотил Изгнанник или Феотил Еретик.