Максим Бодягин - Привратник

Человек в куртке осторожно помог ему спуститься на палубу и сказал: Некодим, прозванный Полуростком, буама семьи водолазов, приветствует вас в надежде, что вы – теплокровные люди, дети человека-отца и человеческой матери.

Юнхелине старалась не плакать. Ей удалось самостоятельно встать с пола, сначала она оперлась на руки, потом немного постояла на четвереньках, набираясь сил, потом заставила себя выпрямиться во весь свой немаленький рост и поднять чётко очерченный подбородок, гордо вздёрнуть его так, как если бы убийца её Хрисана стоял в комнате прямо перед ней и она собиралась бы казнить его. Её курчавая, коротко остриженная голова медленно повернулась на длинной чёрной шее, обводя домочадцев тяжёлым невидящим взглядом. Тонкие крепкие пальцы мелко тряслись, обминая подол замшевого верхнего платья. Но она стояла. Стояла на своих мускулистых ногах прочно, как врытый столб.

Сантиф, прозванный Чумой, светлокожий мужчина со слегка деформированной, покрытой шрамами головой и пустым взглядом убийцы, подошёл к матери и осторожно положил ей руку на плечо: мам, может, ты посидишь дома? Юнхелине некоторое время молчала, словно бы сын произнёс фразу на полузабытом языке, которую ей надо было мысленно перевести, потом бесстрастно ответила: драккарию нашли мой младший сын и мой шурин. Я не могу позволить, чтобы Ине с дочерьми и невесткой пришла на разделку, а я осталась дома. Я – избранная кане своей семьи, великой семьи резчиков. Какой пример я подам своим невесткам? Какой пример я подам остальным женщинам резчиков? Сантиф вздохнул: мам, тебя никто не осудит. Юнхелине медленно повернулась к старшему сыну и тихо сказала: не смей говорить, что мне делать. Сантиф быстро отнял руку от её плеча и сделал шаг в сторону. Позови Акле, пусть поможет мне одеться подобающим образом, а сам наточи нам всем ножи, пусть Плут тебе поможет, если он вообще помнит, что такое работать руками. Сантиф коротко кивнул и пошёл за женой.

Юнхелине подошла к окну, глядя, как над заливом плывут алые монгольфьеры морского дозора, два ярких пятнышка над серой поверхностью безжалостной воды, играющей всеми отблесками серебра и стали. За стеклом послышался характерный гул, Хрисиф Плут аккуратно разворачивал аэрокаб метрах в трёх над землёй, подавая его к материному крыльцу. Тормозные струи ударили в снежную тающую кашу, выбив из неё облако пара и обнажив ноздреватый серый бетон посадочного места. Над чёрным полированным носом аэрокаба плясало горячее марево. Юнхелине снова вспомнила о том, что совсем скоро придёт лето, но Хрисан… Хрисан его не увидит. Она до боли закусила пухлую тёмную губу и зажала пальцами складку кожи над переносицей, чтобы не разреветься и не рухнуть обратно на пол.

Не плачь, мама Юне, раздался сзади голос её старшей невестки Акле и узкая ладонь легла на вздрагивающее плечо Юнхелине. Я принесла тебе покрывало, люди уже собрались внизу. Юнхелине повернулась к невестке и вгляделась в её тёмно-зелёные, почти карие глаза, окружённые сеточкой ранних морщин: Акле, ты никогда не плачешь? Нет, мама Юне, я люблю поплакать, только больше не могу. Не выходит. Он больше не бьёт тебя, спросила Юнхелине, кивнув головой в сторону двери и очевидно намекая на Сантифа. Нет, мама Юне, легко соврала Акле. Пойдём во двор.

Она набросила на коротко остриженную голову свекрови белоснежное траурное покрывало, второе такое же надела сама и проводила Юнхелине вниз по скрипучей лестнице. Ступени скрипят, всё разваливается, всё летит к чертям, ох, Зиз и Махемоф, бормотала Юнхелине, в доме столько народу и некому поменять ступени? Скоро весь дом разойдётся по швам, по щепочкам. Акле, придержи меня за плечо, я сейчас упаду, давай постоим немного, мне нужно подышать. Как скажешь, мама Юне, ответила невестка и обняла Юнхелине, помогая ей удерживать равновесие.

Женщины, наконец, закончили бесконечный спуск по лестнице и вышли на крыльцо. Около пятисот резчиков с жёнами и детьми, все люди клана, не ушедшие в море и на разведку, опустились на правое колено и приложили руку к сердцу в знак верности. Юнхелине обвела взглядом склонённые головы и сказала железным голосом: сегодня погиб не просто мой сын Хрисан, прозванный Красавчиком. Сегодня погиб член славной семьи резчиков. Я клянусь, что убийца умоется своей кровью. Я не успокоюсь, пока не найду виновного. Я, избранная кане нашей большой семьи, говорю вам – ни один резчик не может умереть неотмщённым. Толпа одобрительно загудела. Юнхелине незаметно сглотнула подступающие слёзы и продолжила: я прошу вас надеть траур вместе со мной. Женщины, я прошу помочь мне на разделке. Там будут жёны водолазов, мы должны выглядеть достойно.

Люди встали и начали покрывать головы белоснежными траурными платками, шарфами и покрывалами. Толпу на площади будто бы припорошило снегом. Мам, мы положили тело Красавчика на лёд, прошептал Сантиф, склонившись к уху Юнхелине. Буама Пахемий обещал пропитать бинты каким-то составом, чтобы его можно было укутать, чтобы он полежал в сохранности подольше. Спасибо, Сантиф, но всё это не сейчас, сказала Юнхелине, мне надо ехать.

Она величаво подошла к висящему над бетоном аэрокабу, грациозно оперлась на руку Плута, взошла на борт, заметила, что щёки сына мокры от слёз, сняла с головы покрывало, промокнула лицо Хрисифа, снова надела траур и сказала людям: жду вас на каменных ступенях, за вторым торговым пирсом. Мы должны показать водолазам, что нас не запугать и не сломать. Толпа одобрительно загудела, провожая аэрокаб, медленно поднимающийся в воздух и плывущий к кромке моря.

С десяток виу-воу разных размеров и цветов рванули за судном Юнхелине, в честь траура пилоты приспособили на ловцы молний скорбные белоснежные ленты. Хрисан был, пожалуй, самым нелюбимым в народе сыном Юнхелине, но он был своим, всегда стоял за резчиков и как высокомерно он бы себя ни вёл, никто из клана не смог бы припомнить, когда бы Красавчик не пришёл на помощь соплеменнику. Многие женщины тайком от мужей вытирали уж слишком искренние слёзы. Хрисана звали Красавчиком не просто так. Унаследовав от матери тёмную, почти чёрную кожу, он имел светло-изумрудные глаза, казавшиеся светящимися огоньками. Контраст светлых глаз и тёмного пухлогубого лица смущал вдовушек и девушек, которым Хрисан подмигивал. Многие из них видели во сне его изумрудные звёзды, многие грезили о его тяжёлых объятиях. Однако, Красавчик, хоть и был самым недалёким из братьев, свято соблюдал правило, установленное для него матерью – никаких подозрительных шашней внутри клана. Все жертвы его нахального обаяния жили на Той стороне Привратника.

Когда Юнхелине удалось женить его на старшей дочери Потафия, кана мокроногих, зеленоглазой красотке Хандоре, она надеялась, что Красавчик остепенится и перестанет разбивать в дребезги сердца женщинам, ждавшим возвращения мужей с моря. Но Хрисан по-прежнему часто возвращался домой почти к рассвету, его изумрудные глаза поигрывали чёртиками, от него кисловато пахло дурильней. Хандоре вздыхала и пыталась жаловаться, но Юнхелине жёстко сказала: твой муж – твои проблемы, я тебе его отдала, теперь возись сама. А у меня дела. К слову сказать, Хандоре ни разу не удалось поймать мужа на измене, все её подозрения так и остались подозрениями.