Агата Кристи - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Мисс Уоррен, помолчав, снова продолжила:

— Разумеется, она делала это напрасно. Я была ужасно избалована. Но это я так, к слову. Мы ведь говорим с вами о Кэролайн. Та вспышка ярости очень сильно повлияла на всю ее дальнейшую жизнь. Кэро всегда опасалась, что в запальчивости сотворит что-то ужасное. И предпринимала довольно необычные меры предосторожности. Так, например, она позволяла себе, как ни странно, быть несдержанной на язык. Она решила (и, по-моему, с точки зрения любого психолога, была совершенно права), что, выговорившись, сумеет выплеснуть накопившийся негатив. И по опыту убедилась, что этот метод себя оправдывает. Вот почему мне не раз доводилось слышать, как Кэро цедит сквозь зубы: «Ох, как бы я сейчас разорвала его на куски, а потом изжарила в кипящем масле на медленном огне». Или говорила мне или Эмиасу: «Прекрати действовать мне на нервы, а то убью». Она часто ссорилась с людьми и всегда срывалась на крик. Она знала, что легковозбудима, и намеренно давала этому возбуждению выход. У них с Эмиасом случались просто фантастические ссоры.

— Да, об этом многие свидетельствуют, — кивнул Эркюль Пуаро. — Что жили они как кошка с собакой.

— Именно, — подтвердила Анджела Уоррен. — Что и сбило с толку присяжных. А на самом деле, представьте, свидетельствовало об обратном. Конечно, Кэро и Эмиас ссорились! Кричали друг на друга, обзывали последними словами. Но никто никогда не обращал внимания, какое они при этом получают удовольствие. Поверьте! Им обоим все эти вопли и скандалы приносили удовольствие, они любили, так сказать, драматическую живость в своих отношениях. Большинство людей этого не переносят. Все предпочитают покой и тишину. Но Эмиас был художником. Он любил прикрикнуть, припугнуть, ради красного словца обидеть человека. Выпускал, так сказать, пар. Он был из тех мужчин, которые, потеряв запонку, делают из этого трагедию. Я понимаю, как странно это звучит, но для Эмиаса и Кэролайн их беспрерывные ссоры были в некотором роде развлечением — острой приправой к будням, за которыми следовали сладкие примирения.

Она нетерпеливо махнула рукой.

— Если бы тогда меня не удалили из зала суда, я бы им все это объяснила. А меня даже не удосужились как следует выслушать. — Она пожала плечами. — Правда, не думаю, что мне бы поверили. И, если честно, тогда я не представляла себе все это так ясно, как теперь. Я всегда это чувствовала, но никогда особо не задумывалась о причинах столь бурных выяснений отношений и, уж конечно, не собиралась предавать огласке семейные тайны.

Она посмотрела на Пуаро.

— Вы, разумеется, понимаете, о чем я говорю?

Он энергично закивал головой.

— Конечно, мадемуазель. Есть люди, которым скучно, когда все вокруг идет своим чередом. Чтобы жизнь была полноценной, им требуется противостояние.

— Вот-вот.

— Позвольте мне спросить вас, мисс Уоррен, а какие чувства вы испытывали в ту пору?

Анджела Уоррен вздохнула.

— В основном смятение и беспомощность. Мне все это казалось кошмаром. Кэролайн вскоре арестовали — дня через три. Я до сих пор помню, как я негодовала, как возмущалась, как отчаянно — по-детски — надеялась, что все это нелепая ошибка, которая тотчас будет исправлена. Кэро же в основном волновалась за меня — она требовала, чтобы меня по возможности держали подальше от всего этого. Она почти сразу заставила мисс Уильямс увезти меня к каким-то родственникам. Полиция не возражала. А затем, когда было решено, что моих показаний не требуется, меня постарались как можно скорее сплавить за границу. Я ужасно не хотела ехать. Но мне объяснили, что этого хочет Кэро и что если я уеду, то тем самым помогу ей.

Помолчав, она добавила:

— И я уехала в Мюнхен. Когда огласили приговор, я находилась там. Меня ни разу не допустили к Кэро. Она сама не хотела меня видеть. Это был, по-моему, один-единственный случай, когда она не сумела меня понять.

— Я не разделяю вашего мнения, мисс Уоррен. Посещение горячо любимого человека в тюрьме могло бы произвести тяжкое впечатление на юную впечатлительную душу. И ваша сестра не могла этого не опасаться.

— Возможно.

Анджела Уоррен встала.

— После вынесения приговора, когда мою сестру признали виновной, она написала мне письмо. Я никогда никому его не показывала. Мне кажется, я должна показать его вам. Оно поможет вам лучше представить, какой была Кэролайн. Если хотите, можете показать его Карле.

Она пошла к дверям, затем, остановившись, сказала:

— Пойдемте со мной. У меня в комнате есть портрет Кэролайн.

Секунду Пуаро стоял, не сводя глаз с портрета.

С художественной точки зрения портрет явно не был шедевром. Но Пуаро смотрел на него с любопытством. Разумеется, его мало интересовала художественная ценность. Он всматривался в чуть удлиненное, овальной формы лицо с округлой линией подбородка и кротким, даже робким выражением, свидетельствовавшим о натуре неуверенной в себе, эмоциональной, наделенной душевной красотой, но красотой неброской, стыдливой. Не было в этом лице той энергии и жизненной силы, которая чувствовалась в ее дочери, той силы и жизнелюбия, которые Карла Лемаршан, конечно же, унаследовала от своего отца. Женщина на портрете была существом куда менее удачливым и безмятежным. Тем не менее, глядя на нее, Эркюль Пуаро понял, почему не лишенный воображения Квентин Фогг даже спустя шестнадцать лет был не в состоянии ее забыть.

Появилась Анджела Уоррен — на этот раз с письмом в руке.

— Теперь, когда вы увидели ее, — тихо сказала она, — прочтите это письмо.

Он осторожно развернул листок, хранящий то, что написала Кэролайн Крейл шестнадцать лет назад.

Моя любимая малышка Анджела!

Тебе скоро станут известны дурные новости, и ты огорчишься, но, честное слово, не стоит. Я никогда тебе не лгала, не лгу и сейчас, когда говорю, что я по-настоящему счастлива, ибо испытываю истинную радость и покой, каких не знала до сих пор. Все хорошо, родная, все хорошо. Постарайся забыть прошлое, не надо жалеть обо мне, живи и будь счастлива. Ты сумеешь добиться многого, я знаю. Все хорошо, родная, я ухожу к Эмиасу. Мы будем вместе, я не сомневаюсь. Без него я все равно не могла бы жить… прошу тебя — ради меня будь счастлива. Сама я уже счастлива. Долги всегда нужно возвращать. Как хорошо, когда на душе покой.

Эркюль Пуаро прочитал письмо дважды, прежде чем возвратил Анджеле.

— Чудесное письмо, мадемуазель, и по-своему необыкновенное. Весьма необычное, — сказал он.

— Кэролайн, — откликнулась Анджела Уоррен, — вообще была необыкновенной женщиной.

— Да, весьма оригинальная… Вы считаете, что это письмо свидетельствует о ее непричастности к убийству?

— Конечно.