Анатолий Ковалев - Кровавый источник

Мама время от времени крепко прижимала его к себе и целовала в макушку.

— А я научился читать! — первым делом похвастался Колька.

— Сам научился?

— Бабушка немножко помогла.

Он что-нибудь вспоминал и тут же врывался в родительский разговор, чтобы не забыть, чтобы непременно рассказать маме. Раньше он получил бы за это приличную взбучку: «Не лезь, когда взрослые разговаривают!» Сегодня ему все прощалось. Необыкновенный был день.

А родители между тем решали жизненно важный вопрос — вопрос будущего Кольки и вообще их семьи.

— Я не хочу, чтобы вы туда возвращались, — сказал отец.

— Прикажешь поселиться в одном доме с Наташей?

— Зачем же так? Мы можем купить виллу где-нибудь в Андалусии, на берегу моря. Отдадим Кольку в престижную школу или наймем учителей. Будет говорить по-испански. Разве плохо?

— Нет, — твердо заявила она. — Не будет этого. Будет другое — Бермудский треугольник.

— Не понял.

— Ты начнешь разрываться между Венгрией, Россией и Испанией. А так как Венгрия ближе, мы с Колькой тебя вообще не увидим. — Она с мольбой посмотрела на отца. — Ради Бога, Володя, не делай этого! Я хочу быть с тобой. Всегда. Мы вернемся обратно. Правда ведь, Колька, ты хочешь домой? — перевела она взгляд на сына.

— Хочу, — неуверенно пробормотал он и тут же объяснил свою неуверенность: — Если в тебя там больше не стрельнут!

Мама плакала на прощание, но они клялись приезжать каждый день.

Потом отец повез его в зоопарк.

А вечером Колька забрался к нему в постель и прочитал целую страничку из захваченной из дома книжки о том, как разоблачили волшебника Гудвина и дома, улицы, фонари и мосты в Изумрудном городе оказались серыми, обыкновенными. Волшебство кончилось, вернее, не было никакого волшебства, только обман.

Он больше не боялся отца. Он его любил. Ведь отец выполнил все свои обещания.

Будильник звенел так долго, что это уже было нестерпимо, и Чушка залаяла.

— Еще тебя не хватало! — возмутилась Светлана. — Прекрати! Дай поспать!

Так начинался ее первый рабочий день после отпуска. Отпуск, вопреки всем мечтам, она провела дома. Не потому, что лень было куда-то ехать, просто с рукописью Андрея началась волокита в издательстве, и Света решила довести это дело по конца.

Впрочем, она сама была виновницей волокиты — отвергла все три предложенные ей на выбор обложки книги. «Все — не то! Все — не то! — возмущалась она. — Не чувствуют они атмосферы стиха! Не врубаются!» А потом подтрунивала над собой: «Каким ты знатоком сделалась, Светка! Раньше на дух его стихов не переносила! А теперь для тебя, видите ли, атмосфера не та! Какая тебе разница, что там будет нарисовано! Главное — содержание!» И все же обложка ее совершенно не устраивала.

И тогда у нее возникла мысль самой найти художника. Все получилось совершенно естественно. Она вспомнила школьный концерт и таинственные, диковинные декорации. Вот он, дух кулибинских стихов! Морское дно со всеми его ужасами и чудесами!

Она пустилась на поиски Валькиного отца, который делал эти декорации и многое другое в их беззаботные, школьные годы. В последний раз она видела его на похоронах, восемь лет назад. Выглядел он тогда неважно, пил. Запьешь тут!

Она думала увидеть глубокого старика, хотя ему должно было быть не больше шестидесяти.

Света нашла его в старой художественной мастерской в центре города и с радостью отметила, что он мало изменился за эти годы. А вот художник ее не узнал.

— Какая вы представительная дама! — поцеловал он ей ручку, кольнув уже совсем седой бородой.

Рассказ ее был горький и не краткий, засиделись дотемна. Валькин отец все качал головой, удивлялся:

— Что за доля такая у всех троих? Прямо как в той вашей песне: «Тебя нае…, прежде чем ты родился».

— Вы еще помните?

— Как забыть, Светушка. Я и Валькины песни все помню на стихи Андрея. Берегу их в отдельной папочке. Грех признаться старому— иногда пою…

Она подвезла его домой на своей машине. А рано-рано утром он ей позвонил.

— Готово!

— Что? — не поняла она спросонья.

— Обложка для Андрюшиной книги! Всю ночь рисовал! Еще спать не ложился…

Да, это было то, что она хотела. Кусочек морского дна, но не натурального, а того, которое носят в душе поэты…

И Диму она не дала в обиду после смерти, когда Поликарп явился к ней с проектом будущего памятника.

— А кто вам сказал, что я собираюсь хоронить его на вашем кладбище? Я, кажется, не приглашала вас сюда?

— Но как же, как же, голуба моя! У меня ведь там целая аллея героев. Священное место! Опять же престиж!

— Идите к чертовой матери со своими героями! — сорвалась она. — Забудьте дорогу в мой кабинет! И заберите свою гробницу! — Она швырнула ему в лицо скомканный проект.

Давно никто так не обращался с Карпиди. И он стоял посреди ее кабинета, вытянувшись в струнку, как приказчик, которого офицер отхлестал по морде.

Стародубцева похоронили на другом, загородном кладбище, рядом с отцом.

На похоронах присутствовал Балуев, но он ничем не выказал факта своего знакомства с Кулибиной.

Криворотый, Максимовских Петр Николаевич, произнес прочувствованную речь.

На следующий день Света ушла в отпуск. С криворотым состоялся только телефонный разговор.

— Как вы отнеслись к моему предложению, Светлана Васильевна?

— Я остаюсь, — через силу произнесла она.

— Вот и ладушки! — обрадовался тот и не к месту добавил: — И здорово вы разделались с Поликарпом!

Балуев объявился только на вторую неделю ее отпуска.

— Ты никуда не поехала?

— Дел полно.

Разговор не клеился, и она опять начала задираться:

— Как поживает твоя кухарка?

Со студенткой возникли проблемы. Она влюбилась. И начала поговаривать о его разводе с Мариной. Она, конечно, всячески обихаживала Гену, носила кофе в постель.

Он и не предполагал, что тихоня, студентка Ксюша, может оказаться такой хваткой, такой липкой бабой!

О гибели Фана они узнали из газет. И пребывание Ксении в его квартире потеряло смысл. Он так и сказал ей. Она ударилась в истерику. Кричала, что он разбил ей сердце, что воспользовался ситуацией, в которой она оказалась.

— Еще скажи, лишил тебя невинности! — вставил он в перерыве между воплями. — Изнасиловал сиротку! Пустил по рукам!

Ксения не уходила, а он уже видеть ее не мог.

Однажды, вернувшись с работы, он застал ее за чтением Марининых гороскопов. Она оторвалась от них только затем, чтобы сообщить ему, что он — Рак, а она — Козерог и что они несовместимы.

Это переполнило чашу терпения.

— Вот и прекрасно, — сказал он, — после этого ты просто обязана оставить меня в покое! — И грозно добавил: — Убирайся, детка, подобру-поздорову! Ты что, не понимаешь, с кем связалась?