Шмиэл Сандлер - Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир

– Господин комиссар, тут практически не за что уцепиться, – честно признался лейтенант.

– А версия с мужем, – ехидно улыбнулся комиссар, – не исключено, что именно он заинтересован в этих загробных фокусах, может, он клад какой нашел в могиле и скрывает это?

– Эту версию я проработал с особой тщательностью, – в голосе Кадишмана звучали обиженные нотки.

– Проработал? – комиссар недоверчиво хрюкнул в кулак, – приятная неожиданность, лейтенант. И что же вы раскрыли, позвольте вас спросить – нашел клад, подозреваемый или решил поводить вас за нос?

– Последние три дня Гавриэля Шварца расписаны у меня по минутам. На кладбище он был, но о дедушке ранее не имел никакого понятия: супруги женаты четыре года, а дед умер, когда Елизавете исполнилось пятнадцать. Я выяснил также, что дед и внучка были очень дружны в свое время.

– Немаловажная деталь, лейтенант, – сардонически отметил комиссар.

Он недавно бросил курить, позволяя себе затяжку другую, как средство для эффективного подавления стресса. Сегодня он выкурил целую сигарету, что делал редко, когда буквально страдал от неповоротливости подчиненных и вредности своего нового зама – майора Петербургского.

За последние три года от шефа ушло, кляня его, на чем свет стоит, пять замов. Но последний – с челюстью гангстера, прижился неожиданно для всех и даже заставил считаться с собой такую сильную в департаменте личность как Иуда Вольф. Новый заместитель буквально третировал своего непосредственного начальника, беспрестанно строча на него кляузы и держа его в постоянном напряге, что и называлось у него «Поставить шефа на место». Комиссар Вольф, увы, не смог вовремя распознать в этом жалком сморчке достойного сутягу и вынужден был расплачиваться теперь за свою непростительную оплошность. Вчера сутяга в очередной раз направил в министерство письмо, в котором оповещал руководство о «Неэтичном поведении шефа тель-авивской полиции». Комиссару доложили об этом гнусном доносе некоторые доброхоты, и он предвкушал крупный разнос со стороны язвительного министра.

– Я также установил личность дедушки, – тем же обиженным тоном, – продолжал Кадишман, – и выяснил любопытные детали.

– Браво, лейтенант, вы начинаете нравиться мне!..

Кадишман наслышанный о табачных трансформациях шефа, проявляющихся в минуты спонтанного волнения, не знал, как принимать его дополнительную сигару: как признак служебного одобрения или напротив, презрительного осуждения. К сожалению, он так и не научился понимать свое недалекое начальство и поэтому в сорок с небольшим лет все еще оставался дежурным инспектором.

«Наверное, он злится на меня» – с горечью рассудил лейтенант и последующая реплика босса не оставила на сей счет никаких сомнений.

– На кой ляд вам личность человека, сыгравшего в ящик тому уж десять лет назад? – яростно загремел начальник, сломав в экзальтации очередную сигару и нервно бросая смятые половинки в пепельницу.

– Господин комиссар, я подумал, может быть, он и не умер вовсе…

– Но он таки умер вопреки вашим ожиданиям? – тонкая улыбка шефа, казалось, источала яд и отраву.

Иуда Вольф знал уже о содержание доноса, отправленного министру его дотошным заместителем и подыскивал в уме веские аргументы, чтобы достойно выйти из этой щепетильной ситуации, а буде возможно и самому очернить, подлого зама в глазах недалекого министра. Факты, собранные майором, соответствовали действительности и отрицать их было бы глупо и неосмотрительно. В заказном письме, отправленном на имя министра по внутренней безопасности, Зам – Давид Петербургский утверждал будто бы он, комиссар тель-авивской полиции Иуда Вольф упорно склоняет к сожительству студентку юридического факультета, стажирующуюся в прокуратуре южного округа. Комиссар действительно подвозил студенточку до дома, но не потому, что она ему нравилась, а из добрых побуждений, просто встретилась ему однажды по дороге в прокуратуру – почему бы и не подвезти симпатичную девушку раз им по пути? Правда, эти нечаянные подвозы участились в последнюю неделю, а Петербургский, скот, все это фиксировал, оказывается и собирал на него компромат.

Комиссар слушал Кадишмана вполуха, этот идиот мешал ему подготовиться к серьезному разговору с министром. Конечно же, босс станет читать ему опостылевшие нравоучения о полицейской этике, семье и браке, как это было в прошлый раз, когда он всего лишь раз трахнул свою обаятельную секретаршу, а Петербургский, говно, подсмотрел и тотчас донес по инстанции.

– Что вы стоите истуканом, лейтенант, отвечайте на поставленные перед вами вопросы!

Кадишман недоуменно пожал плечами:

– Уриэль Хильман – дедушка Елизаветы Шварц, воевал в рядах французского сопротивления, участвовал в диверсионных акциях против нацистской Германии…

– Воевал, значит, покойничек? – усмехнулся комиссар, вспоминая голые коленки студенточки. В последний раз он отечески тронул ее чуть повыше локтя; она вздрогнула, но не сразу убрала руку и это было хорошим предзнаменованием.

– Почему мне надо вытягивать из вас в час по чайной ложке, лейтенант – начальственно повысил голос Вольф.

– Покойник также геройски проявил себя в годы войны за независимость Израиля, – сказал Кадишман, – ушел в отставку бригадным генералом. Документы в архивах характеризуют его с лучшей стороны; лишь однажды он был привлечен к уголовной ответственности за избиение соседа, но в дело вмешались офицеры генерального штаба и под их давлением дело было закрыто.

– Участник сопротивления, значит, – сказал Иуда Вольф и не удержался, чтобы не съязвить, – досопротивлялся енерал ваш до уличного хулиганства.

Кровавый турнир был в самом разгаре. Приятели стали свидетелями еще трех довольно однообразных поединков. Они были столь же бесцветны в техническом отношении, как и первая встреча рыцарей неудачников. Отдавая дань традиции и своеобразному воинскому ритуалу, соперники поочередно раскланивались, приветствуя восторженную публику, затем разгоняли коней и неслись друг на друга с упорством быка, жаждущего насадить на рог зазевавшегося тореадора. В середине поля они с глухим звоном сшибались забралами и один из них пулей вылетал из седла, занимая более удобную позицию на погребальных носилках. Нередко после подобных энергических сшибок из седел вылетали оба рыцаря и тогда судья церемонно фиксировал боевую ничью, под радостные вопли кровожадной публики. В подведении итогов особой надобности не было, ибо рыцари в подобных случаях нуждались более в пышных похоронах, а их сентиментальным подругам приходилось всхлипывать уже в трагическом ключе.