Шмиэл Сандлер - Призраки в Тель-Авиве. Одиночный мир

Васю забеспокоила вдруг судьба Колесницы столь чудным образом перебросившей их в эту прекрасную страну:

– А что если на нее телега наедет какая, унесем мы отсюда ноги, али нет?

– До этого не дойдет, – успокоил его Цион с видом знатока, понимающего толк в гужевом транспорте, – машина находится в зоне защитного поля, если у кого и возникнет желание наехать на нее, чувствительный электрический разряд быстро отрезвит лихача.

– Интересно посмотреть, как его скрючит! – мечтательно сказал Василий!

– Это не опасно, – сказал Цион, – в малых дозах электричество полезно.

Путешественники расположились в пустующей ложе амфитеатра и не успели оглядеться, как к ним, резво семеня ножками, подбежал маленький шустрый паж. На нем был ярко-красный камзол из плотного батиста, короткие штаны, туго перехваченные на икрах и модные туфли с золотыми пряжками. Манеры у этого подростка были бойкие так же, впрочем, как и язык, который у него ни на минуту не замолкал. Он выполнял на турнире обязанности герольда (нечто вроде судьи и комментатора) и весьма гордился своей должностью.

– Нуте-с, джентльмены, – нагло сказал парнишка, обращаясь к притихшему Циону, – к какому ордену мы принадлежим?

– А вам это зачем? – подозрительно спросил Цион. Его английский был не столь безупречен, как у Васи, но паж даже не уловил акцента:

– Сэр, – сказал он с апломбом восходящей эстрадной звезды, – вопросы тут задаю я…

– Цыц, шавка! – тихо, но внушительно сказал Василий, – отвечать только на мои вопросы!

Испуганный паж вытянулся в струнку и, сообразив, как следует держаться с этим гордым господином, тихо сказал:

– Ваша милость, я обязан представить почтенной публике участников турнира…

– Мальчик, с чего ты взял, что мы участники?

Цион явно нервничал, но Василий, смерив его грозным взором, вдруг странно набычился:

– Я маркиз де Хаимов, – сказал он низким голосом, – орден святого Иерусалима, запомнил?

– Да, высокородный сэр, запомнил, – сказал паж.

– Что еще? – сказал Василий, увидев, как тот нерешительно переминается с ноги на ногу.

– Я должен также представить публике даму вашего сердца, – учтиво напомнил паж.

– Даму? – сказал Вася, замешкавшись на мгновение, – я назову ее имя перед выходом на ринг.

– Арену, – поправил Цион, не очень уверенный в том, что нашел правильное слово.

– Слушаюсь, Ваша милость, – сказал напомаженный паж и почтительно склонил голову.

«Какой-то он весь худющий» – жалостливо подумал Цион, а вслух зашипел на бесцеремонного друга:

– Какого черта, Вася, что ты там еще задумал?

– Не Вася, а высокочтимый маркиз, Василио де Хаимов! – гордо оборвал его друг.

– С каких это пор, сэр, вы стали маркизом?

– Я маркиз от рождения! – с достоинством сказал Василий и Цион, знавший о пролетарском происхождении его еврейских предков, удивился этому откровению. Год назад Василий прибавил к своей фамилии приставку «Де», а когда его спросили, что бы это могло значить, коротко пояснил, что является аристократом со стороны прабабушки, которая была внебрачной дочерью маркиза де сен Лоран, обедневшего французского дворянина, подвизавшегося на службе у русского царя. Все знали склонность Васи к мистификациям и его бессовестное вранье было воспринято, как очередная и не очень удачная шутка скучающего спортсмена.

– Но инструктор запретил нам препираться с аборигенами, – сказал Заярконский, – поддавшись грубому напору друга.

– Инструктор мне не указ, – сказал Василий, вглядываясь в стайку разгомонившихся дам, – он никогда не узнает об этом, а ты ведь не станешь ему рассказывать об этом, правда?

– А что если вам сейчас намнут шею, сэр?

– Не боись, Ципа, шею как раз намну я, и это будет замечательно с двух сторон, – он продолжал высматривать себе даму в пестрой толпе аристократок, – во-первых, потому что женщина всегда идет за победителем, а во-вторых, победа способствует выработке мужских половых гормонов.

Цио́н понял, что Василий вполне уже оправился после утомительного развода с женой и в душе пожалел, что затеял сомнительное предприятие с человеком столь ненадежным. Собственно, он лично, намеревался посетить хоромы Петра Великого, но друг счел необходимым окунуться в романтическую эпоху рыцарства – «Для восстановления психического баланса», который на поверку оказался пустым предлогом и интересовал Васю здесь один лишь пошлый флирт с этими расфуфыренными куклами. «И дернул меня черт идти на поводу у этого ловеласа»

Цион увлекался некогда историей крестовых походов и написал даже реферат о замечательном певце рыцарства поэте Гийоме Акветанском. Василий умело сыграл на этом – «Проникнемся атмосферой грубых нравов и первобытных инстинктов, – сказал он, – а там… можешь навострить лыжи хоть к Ивану Грозному»

Судя по выдержанной им многозначительной паузе, он собирался отправить приятеля значительно дальше хор ом русского самодержца, но вовремя спохватился – утонченные манеры аристократа могли ему пригодиться в будущем. Догадываясь, какие именно мотивы руководят его неуправляемым другом, Заярконский позволил ему убедить себя, не потому, что тот лестно отозвался о творчестве Мосье Акветанского, просто он был порядочный человек и предпочел не оставлять товарища в лихую для него минуту. Что ни говори, а развод с дочерью академика не прошел для Васи бесследно, не так просто было в одночасье остаться без дома и гроша в кармане.

Василий не был скуп и отдал однажды тридцать тысяч долларов – гонорар за проигранный бой с американцем – в фонд детей больных раком, но Циону казалось, что друг глубоко потрясен тем, что его так классно обобрала жена и он всем сердцем, желал вывести товарища из депрессии.

«И делов то там всего лишь на час, – убеждал Василий все еще сомневающегося Циона, – а впечатлений наберемся еще на одну диссертацию». Заярконского по-прежнему тянуло в Киевскую Русь, но Вася пустил в ход последний аргумент – «Полюбуемся на женщин и тотчас вернемся домой!» – с воодушевлением врал он.

То, что увидел Гавриэ́ль, заглянув в гостиную, повергло его в шок: вся комната, включая диван, трюмо и пуфик, свалившийся на пол, были забрызганы кровью. У опрокинутого стола с кривыми ножками в липкой луже крови сидел на корточках неизвестный человек в испачканном глиной мундире. Он расположился боком к двери и Гаври увидел хищный профиль неведомого безумца, сосредоточенно возившегося во внутренностях женского трупа. Платье на женщине было порвано, лицо изуродовано до неузнаваемости. Но по туфлям, которые жена подарила недавно няне, он узнал ее. Склонившись над своей жертвой, незнакомец подносил окровавленные руки к зияющей щели, служившей ему ртом и сыто урчал от удовольствия. Он заглатывал добычу, не прожевывая, словно птица, помогая продвижению кровавых кусков в глотке резкими вскидываниями огромной седой головы.