Татьяна Бурдакова - Пока вода не станет прозрачной

В понедельник с утра было две лекции по философии. Мы с Надей, пребывая в абсолютно расслабленном после выходных состоянии, уныло созерцали преподавателя, распинающегося за деревянной кафедрой; я нет-нет да и поглядывала на улицу, тревожась, не пришёл ли Антон раньше назначенного времени. Яркое ноябрьское небо широко раскинулось над Москвой. За большими стеклянными серыми окнами поточной аудитории видно было, как греются около Вечного огня студенты; время от времени отдельные их группки сновали туда-обратно мимо нашего корпуса. Бросив тщетные попытки записать хоть что-нибудь за лектором, я в конце концов совсем отложила ручку. Раньше, ещё в школе и в первые годы учёбы в университете, я почти всегда нервничала перед встречами с незнакомыми людьми, была слишком строга к себе, мучаясь беспочвенными сомнениями – какое же произведу впечатление… Но в тот день тревога возникла совсем по другой причине. Я смутно понимала, что переживаю только из-за одного: смогу ли не выдать себя в том, что уже влюблена в эту осень и этого человека – хотя бы просто потому, что заранее люблю всё, что когда-то в будущем, непременно оставшись со мной навсегда, должно связать меня с прекрасными днями нашей московской юности.

Мои тревоги оправдались: конца пары дожидаться не пришлось. В самый разгар лекции, в почти абсолютной тишине, нарушаемой лишь мерно повышающимся и понижающимся голосом преподавателя, дверь в аудиторию отворилась, и вошёл Антон. Высокий, с растрёпанными светлыми волосами, в том же залатанном кожаном плаще, он выглядел странно среди разодетых в пух и прах студентов юрфака. Лектор остановился; повисла солидная пауза. Нарушил её, разумеется, вошедший:

– Добрый день! Это же третий курс?

Опешившая Надя толкнула меня локтём:

– Верка, очнись! Ты посмотри, это же тот парень, который с нами у метро знакомился! Ты что, сказала ему, в какой мы группе?

Мне стало одновременно и радостно, и страшно неловко. Не зная, куда деть глаза, я покраснела до самых кончиков волос, уставилась в листы недописанных конспектов и молилась только об одном: чтобы Антон, который, прищурившись, явно искал кого-то глазами, меня не заметил, не выдал очередной шутки и нас не поднял на смех весь поток.

К лектору тем временем вернулось самообладание. Поправив очки, он сухо разъяснил, что это действительно третий курс, но ещё идёт лекция, и её окончания предпочтительнее подождать снаружи.

– Не вопрос, выпью пока кофейку. Хотя жаль, я люблю философию, – Тоха улыбнулся, вышел из аудитории и притворил дверь с другой стороны.

Я с облегчением перевела дух; лекция продолжилась. Надя смотрела на меня вопросительно и с удивлением. Я стала терпеливо, полушёпотом объяснять:

– Мы с ним переписываемся, сегодня встретиться договорились. Мне он почему-то понравился…

Надя недоверчиво покачала головой:

– Твоё дело, конечно. Какой-то он странный, по-моему… Хотя… – Она улыбнулась каким-то своим мыслям. – Если это любовь, то, наверное, именно так всё и должно у вас начинаться.

Я не ответила – только подумала, что и сама становлюсь странной, но мне почему-то совсем не хочется останавливаться.

Как только лекция закончилась, я схватила пальто, наспех накрасила губы – и выпорхнула из корпуса. Антон ждал меня на крыльце. Когда я вышла, он просто взял меня под руку, и мы пошли.

Перед нами в туманной осенней дымке стыло величественное здание университета; почти нагие, постройневшие деревья поводили ветвями вслед лёгким, но уже упрямым порывам холодного ветра. Антон рассказывал, что сочиняет музыку, пишет песни и некоторое время назад играл на клавишных в группе, которую собрал один из его друзей. Стало быть, пианист, подумала я… Наверняка еле-еле читает с листа, а в группе своей играл полторы ноты в начале песни и две с половиной в конце. А потом на моём белом пальто напрочь заклинило молнию, и Антону пришлось встать на колени, чтобы расстегнуть её и застегнуть снова. Склонив голову, я смотрела на его русые, непослушные вихры – и вдруг подумала, что мне очень хочется обеими руками его обнять.

На следующий день мы снова встретились – на этот раз в центре города: Антон предложил прогуляться по Рождественскому бульвару, который, как выяснилось, был одним из любимых мест у нас обоих. Погода была замечательная; мы сидели на нагретой солнцем скамейке, я щурилась, глядя в синеющее, холодное небо, – а он протягивал мне наушники, чтобы послушала одну из его песен – оказалось, что он пишет музыку – и рассказывал о себе. Я слушала его внимательно, разглаживала ткань джинсов, и без того ладно, безукоризненно облегающих мои колени, смотрела на сверкающие в солнечных лучах металлические антенны, венчающие крыши старинных особняков на противоположной стороне бульвара, – и уже тогда в моё сердце тонкой иглой вошла боль: как жаль, что мы с ним такие разные, и нам с ним в любом случае придётся расстаться.

В тот день я пропустила занятия в автошколе, не позвонила домой, чтобы предупредить, что задерживаюсь. Мы долго сидели на Рождественском бульваре, потом дошли до Чистопрудного, где выбрали скамейку напротив белеющего на другой стороне улицы «Современника» и сели рядом, на спинку деревянной лавки, поставив ноги на нижнюю её часть. Не знаю, почему, но впервые в жизни мне, обычно такой скрытной, захотелось вдруг поведать другому человеку свою жизнь. Я рассказывала всё подряд: про папу, который уехал в другую страну; про то время, когда мне приходилось существовать на скудных пятьдесят рублей в день и бегать от факультетского старосты, чтобы не объяснять, почему мне нечего сдать на подарки ко дню рождения одногруппника; про своё детство; про то, что пишу стихи и тоже играю на пианино… Что верю в Бога и не просто так на груди у меня крест. Тогда Антон вынул из кармана бумажник, открыл его и показал мне маленькую иконку с изображением лика Сергия Радонежского:

– А я всегда ношу с собой вот это. Верю, что помогает…

Потом он вдруг с жаром принялся рассказывать о том, что умеет видеть ауру у людей: красная аура – значит, человек недобрый, нехороший, а белая – наоборот, как у ангелов. Я слушала его с недоверием, но всё-таки не удержалась и спросила: «А какого цвета аура у меня?» – «Светлая, – сказал он. – И чуть-чуть золотистая». После этих слов он снял с мизинца левой руки серебряное колечко и отдал его мне. «Подарить не могу, кольцо не моё… Но хочу, чтобы ты его носила. Не переживай, я его почистил от чужой энергетики…»

Было уже совсем поздно, и Антон поехал со мной на вокзал: проводить меня до электрички.

Когда мы вышли из метро, моросил дождь. Мы попрощались у турникетов, ведущих к поездам. Антон приобнял меня и улыбнулся: «Ну, пиши, если что, не пропадай…»