Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

— Пожалуйте, пожалуйте, Максим Дормидонтович, — кинулись навстречу два мастера. — Желаете головку помыть, подстричься?

— Да нет… я, пожалуй, попозже зайду, — растерялся Михайлов и быстро вышел. — Не могу! Идем вон туда… на шоссе… в маленькую…

И хотя до нее было четыре автобусных остановки, пошли почему-то пешком.

И в маленькой парикмахерской повторилось то же самое.

Снова очутились на улице. Разгоряченному воображению Максима Дормидонтовича казалось, что сегодня все посмеиваются над ним.

— В центр поедем, там меня не знают, — решил Максим Дормидонтович.

На этот раз сели в автобус и быстро добрались до Охотного ряда.

— Вот и ходить далеко не надо, — увидела Александра Михайловна большую парикмахерскую, в окнах которой были выставлены восковые красавицы с запыленными замысловатыми прическами, с длинными, точно стрелы, ресницами.

— Не пойду в эту! Не хочу, — упрямо заявил Максим Дормидонтович и вдруг вспомнил, что у Казанского вокзала видел подходящую парикмахерскую.

И тут Александра Михайловна не стала ему перечить.

На трамвае доехали до Каланчевской площади. В «подходящей» парикмахерской молчаливый мастер усадил Максима Дормидонтовича в кресло, накинул на плечи пеньюар, стал налаживать бритву. Не спеша развел мыльный порошок, полез зачем-то в ящик туалета и вдруг, близко наклонясь к Максиму Дормидонтовичу, открылся, что в субботу в Елоховском соборе слышал его «божественные» ноты. Он хотел еще что-то прибавить, но заметив, что клиент не расположен вступать в разговор, воздержался и услужливо спросил:

— Что желаете?

— Остричь волосы и сбрить бороду!

Максим Дормидонтович увидел в зеркале, как от удивления вытянулось лицо мастера. Там же видел он и Сашеньку. Она подбадривающе кивала головой и улыбалась.

Через несколько минут из зеркала на Михайлова глядело незнакомое лицо, помолодевшее, но с глазами, полными растерянности. Перемена была столь велика, что Максима Дормидонтовича не узнал близкий знакомый, повстречавшийся им на обратном пути в автобусе. Он поздоровался с Александрой Михайловной и, едва скользнув взглядом по стоявшему рядом с ней Максиму Дормидонтовичу, спросил:

— А супруг дома?

«Вот так дома!» — подумал смущенно Максим Дормидонтович.

Через несколько дней в помещении радиотеатра состоялось первое знакомство Михайлова с музыкальными руководителями. Выйти на пустую маленькую сцену оказалось гораздо труднее, чем в залитый огнями, наполненный сотнями людей, огромный храм Христа-спасителя.

В полумраке зрительного зала скромно сидели три человека. Привлекал внимание один из них, с короткой бородой и довольно длинными, подстриженными под скобку волосами, похожий более на священника, чем на музыканта. Но и эти люди, и пустота незнакомого зала, а главное, что вот он стоит возле рояля, готовясь петь что-то, что ранее пел только для себя, — все казалось сном.

— Что вы споете нам? — спросил один из них.

— Арию Варяжского гостя.

— Хорошо!

Максим Дормидонтович подумал: «Вот сейчас проснусь, и не надо будет петь «Варяжского гостя». Но пианист, заиграл вступление, и Михайлов запел. В пустом зале голос звучал, как орган, самому певцу порой становилось страшно от мощи звука, который, долетев до конца зала и не найдя выхода, откатывался обратно, грозя затопить сцену.

Во время службы в церкви он не прислушивался к себе, занятый ритуалом обряда, двигался и тянул звук механически, а вот теперь как бы остался со своим голосом один на один. Максим Дормидонтович чувствовал, что некоторые ноты он мог бы взять другой, лучшей манерой, но нельзя же было сейчас, на сцене искать ее.

Из зала послышались аплодисменты, а потом кто-то сказал:

— Спасибо. — И добавил: — Сейчас мы придем к вам на сцену…

— Кто этот полный «батюшка» и почему он здесь? — спросил тем временем Михайлов у аккомпаниатора.

— Какой батюшка? — удивился тот и вдруг, видимо, сообразив, весело рассмеялся. — Это Михаил Михайлович Ипполитов-Иванов, композитор!

Максим Дормидонтович удивился: как же это могло случиться, что он ни разу не встречался с ним в консерватории? В эту минуту к нему подошли дирижер Н. С. Голованов и преподаватель пения Осипов. Высказали много хороших, теплых слов, потом к ним присоединился и задержавшийся где-то Ипполитов-Иванов. От него повеяло каким-то необыкновенным теплом и доброжелательностью.

— Говорят, вы русские песни хорошо поете? — ласково спросил он.

Максим Дормидонтович растерянно улыбнулся.

Ипполитов-Иванов как бы не заметил замешательства Михайлова.

— Хорошо петь русские песни — очень трудно. Русская песня требует большой души и равномерного звучания голосовых регистров…

Было решено, что Максим Дормидонтович по классу пения будет заниматься у Осипова, а над его оперным репертуаром Ипполитов-Иванов обещал поработать сам.

Покоренный простотой замечательного русского композитора, Максим Дормидонтович освоился, повеселел и даже не особенно растерялся, когда увидел возле себя Антонину Васильевну Нежданову.

— От души поздравляю вас, Максим Дормидонтович, — сказала она своим мягким юным голосом, протягивая тонкую, унизанную кольцами руку. — Вы очень хорошо спели сейчас «Варяжского гостя», перед вами большая творческая дорога!

Вот он — новый мир! Мир настоящего искусства, мир певцов, музыкантов! Сможет ли он в этом мире найти свое место?

К передачам по радио Михайлов долго не мог привыкнуть. Когда включался микрофон и он оставался один, чувство неловкости сковывало его.

К выступлениям он готовился тщательно, работал над каждой фразой, стараясь оттенить ее новыми нюансами.

Целиком отдавшись музыке, он все свободные вечера проводил теперь в Большом театре, слушая по несколько раз одну и ту же оперу.

Усевшись на свое место, часто вспоминал, как когда-то мальчиком впервые слушал оперу «Жизнь за царя». Казалось странным, что и теперь в нем живут те же ощущения. Конечно, воспринимает он все иначе, со знанием дела, по-взрослому, но пыл души остался тот же. Все здесь радует и волнует его: торжественная пышность зала; постепенно гаснущая люстра, словно незаметно уходящее за горизонт солнце; напряженные секунды ожидания дирижера, взмаха его руки, подчиняясь которому сливаются в аккорд и поют виолончели, скрипки, как прекрасные невидимые голоса. А когда раздвигается огромный занавес, Максим Дормидонтович перестает замечать окружающее. Все, к чему стремилась так долго его душа, открывается перед ним. Он начинает понимать, что такое опера в настоящем ее смысле и что значит музыкальная мысль композитора в великом и сложном оперном искусстве.