Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Возвращаясь домой, Максим Дормидонтович открывал клавир и припоминал все слышанное, проверяя свои впечатления на собственном голосе. Так постепенно он проработал большинство своих любимых партий. Некоторые из этих арий он уже исполнил по радио, привлекая внимание слушателей своеобразной трактовкой их и покорящей простотой исполнения.

Музыкальная общественность столицы заговорила о новом басе. Михайлова пригласили в труппу Большого театра.

В назначенный день Максим Дормидонтович явился в Большой театр для пробы. Заведующий труппой провел его прямо на сцену. Без декораций она была огромна. Максим Дормидонтович невольно взглянул вверх. Какая высота! Находившийся на «колосниках» человек показался игрушечным. Михайлов подошел к роялю. Незнакомое оцепенение охватило его, но это длилось недолго. В зале включили свет, и сразу стало уютней. Он посмотрел вниз. В первом ряду партера сидели музыкальные руководители театра.

— Что вы нам споете? — спросил дирижер Голованов.

И вдруг, по ассоциации, вспомнилась другая «проба», как еще мальчишкой он пришел проситься в церковный хор и поп Василий, оглядывая его с высоты своего огромного роста, задал ему такой же, как сейчас, вопрос: «А что ты мне споешь?»

— Могу и «господи, помилуй», могу и еще что-нибудь, — ответил он тогда.

Улыбнувшись своим воспоминаниям, Максим Дормидонтович сказал:

— Могу арию Мельника, Варяжского гостя, Руслана…

— Руслана? Это очень интересно! Пожалуйста, Руслана…

Он запел.

По окончании горячо аплодировали все присутствовавшие в зале артисты и самый строгий критик — оркестр.

Своей радостью Максим Дормидонтович поделился с земляками и вскоре получил ответ. Его поздравляли с исполнением заветной мечты и вполне официально вызывали на соревнование: «Хотя трудимся мы в различных областях, цель у нас одна — сделать жизнь народа богаче и краше», — так заканчивали кольцовцы письмо своему односельчанину.

Максим Дормидонтович вызов принял.

Первое время в театр Михайлов приходил рано. До сих пор он был неискушенным зрителем. Вместе со всеми входил в зрительный зал, занимал свое место, с восхищением слушал музыку, пение, поражался виртуозности балетных пируэтов, грандиозности декораций. Когда же по «небу» сцены летели лебеди или исчезала, «таяла» на ней настоящая, живая Снегурочка, он думал: «Узнать бы, как все это делается!» Узнать все это было теперь в его возможностях — и не только это!

Театр начинает жить с одиннадцати часов утра. В зале полумрак. Оркестр настраивает инструменты, которые жужжат, словно пчелы, на разные голоса. Изредка в этом хаосе звуков можно уловить знакомую мелодию, которую настойчиво повторяет или звонкоголосая флейта, или, как филин в лесу, ухает фагот. Наконец, за высоким пультом появляется дирижер. Музыкальный гомон смолкает.

Занавес закрыт, но там, на сцене, в свою очередь, кипит работа: бесшумно двигаются рабочие и бутафоры, обставляя сцену для репетиций. Репетируют не только на сцене. В фойе второго яруса поет мужской хор, в фойе третьего занимается детский хор, в большом нижнем зале повторяет танец новый состав балета. Занимаются даже в помещении буфета, в каждом уголке, который вечером предоставляется публике.

Максим Дормидонтович начинает с того, что слушает оркестр. В зале пусто, темно, и от этого особенно сосредоточенно и ясно звучит каждая мелодия. Единственное, что нарушает впечатление, это внезапная остановка оркестра после стука дирижерской палочки.

Отсюда он идет послушать детский хор. Эти маленькие, но уже опытные артисты особенно умиляют его!

На сцене — монтировочная репетиция. Оркестр уже не играет. Занавес открыт. Ближе к сцене, у барьера, стоит постановщик.

— Даем выгородку второго акта, — кричит со сцены режиссер.

«Выгородка!» Слово-то какое! Максиму Дормидонтовичу по сердцу каждый театральный термин.

Занавес снова закрывается. На сцене теперь командует заведующий постановочной частью.

Все в театре с большой охотой удовлетворяют любознательность нового баса, и, наконец, перед ним раскрываются все хитрости сценических превращений.

Присмотревшись к окружающей обстановке, Максим Дормидонтович перенес свое внимание на людей, которых не видит публика, но которые помогают рождению спектакля и его дальнейшему расцвету: гримеров, бутафоров, электроосветителей, костюмеров, слесарей — и не перечтешь эту армию беззаветно преданных своему делу людей.

Александр Иванович Смирнов. Под скромной профессией «гример» живет настоящий большой художник. Максима Дормидонтовича поразило, когда он увидел в обиталище Александра Ивановича не только «болванки» со всевозможными париками, эскизы, краски грима, но и карандашные наброски артистов без грима и в гриме. Александр Иванович заблаговременно изучает лица актеров, должных носить на себе печать царственности, иезуитства, боярской тупости… В маленькой мастерской живет человек-творец, который стремится, чтобы его искусство было реалистическим, правдивым.

Михайлов не раз подымался на шестой этаж театра, в гардеробную, в которой хранятся тысячи костюмов. Они размещены в больших стеклянных шкафах, и среди них, как неусыпный «цербер», — костюмер Платоныч. Он много десятков лет работает в театре и шутя говорит, что не помнит, кто раньше появился — театр или он. Есть в этих шкафах костюмы, с которыми у Платоныча связаны немеркнущие воспоминания:

— Вот в этом Леонид Витальевич Собинов Фауста пел, первый раз в своей жизни!

И Платоныч рассказывает, что это был за спектакль. Поклонники так неистово аплодировали, что один упал с пятого яруса! Хорошо, за электрические бра третьего яруса пиджаком зацепился!

А в этом костюме Федор Иванович Шаляпин впервые Бориса пел! Парча костюма не потускнела, видно, что берегут его надежные руки.

— А вот эту пуговицу я сам пришивал, — с гордостью продолжает Платоныч. — Как-то в сцене смерти рванул он себя за грудь, а она и отлетела…

Рассказывает Платоныч истории и других костюмов. Может быть, истории эти не очень значительны, но они залегли в его памяти, как самые дорогие.

Скоро Максим Дормидонтович настолько вошел в жизнь театра, что интересы каждого члена огромного коллектива стали казаться ему его кровными, собственными интересами.

В театре Михайлову поручили сразу две партии — Зарецкого в опере «Евгений Онегин» и Митюхи в опере «Борис Годунов». К работе он приступил с благоговением. До сих пор ему приходилось петь большею частью у микрофона, здесь же была сцена, партнеры…

Партия Зарецкого маленькая, но за ней стоял человек — со своим характером, волей, привычками. Мысленно рисуя себе этот образ, стараясь выявить черты героя, Максим Дормидонтович внимательно прислушивался к указаниям режиссера и дирижера, советовался с товарищами. Ему казалось, что порученная ему роль — самая ответственная в спектакле.