Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

То, что говорил Максим Дормидонтович пришедшим, было, конечно, интересно, но еще интересней было сейчас же разрешить волнующие вопросы, к примеру, как нужно брать дыхание, правда ли, что «чем больше набирать воздуха, тем лучше»?

— По собственному опыту знаю, — отвечал Максим Дормидонтович, — что самый большой вред певцу приносит перебор дыхания… Мой учитель следил, чтобы при вдохе я не поднимал плечи, не брал «ключичного дыхания», для тренировки он заставлял делать дыхательную гимнастику.

— Вот вы бы написали книгу, как поете, как дышите…

Максим Дормидонтович засмеялся:

— Что вы, мои дорогие! Если каждый певец начнет писать о том, как он поет, как дышит, вы совсем с толку собьетесь. Написать учебник для певца — это очень ответственное и сложное дело и очень большой труд! Но вы не горюйте, советские педагоги-вокалисты занимаются разработкой этих проблем…

— Ну, а все же, скажите нам, Максим Дормидонтович, как вы петь начали, кто был ваш первый учитель? — допытывалась девушка.

Максим Дормидонтович назвал Феликса Антоновича Ошустовича, а вечером, направляясь на репетицию, впервые задумался, кто же, действительно, его первый учитель пения?

Народ… Мартыныч, кузнец Харитон, Иван Куприянович — это они пели сами и говорили ему: «Пой, пой, коли душа просит, не каждому талант дается…»

А дед? Не он ли первый? Как, бывало, он пел «Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я!..» своим глухим, прокуренным басом, и Максимка не мог удержаться — тут же начинал подтягивать, какими-то неизвестными для себя путями подбирая гармоничный подголосок. Дед пробудил в его душе любовь к песне, бросил зов, на который он отозвался всем своим существом и уже не мог исключить песню из своей жизни, и от этого жизнь становилась краше и вместе с тем все трудней.

После одного вокального конкурса, в котором Максим Дормидонтович был членом комиссии, он пришел домой очень расстроенным. Александра Михайловна заметила это, но не торопилась с вопросами. В молчании прошел весь обед, и только вечером выяснилось, что его беспокоит. На конкурсе пел молодой бас Петров, который покорил Михайлова с первой же фразы арии Руслана: «О поле, поле, кто тебя усеял…»

— Ты представь себе, голос звучный, вместе с тем мягкий, каждая нотка — круглая… А сколько чувствуется неиспользованных ресурсов!

— Ну и что же? — заинтересовалась Александра Михайловна.

— Отстаивал его, как лев, а две «дамы», тоже члены комиссии, — ни в какую!

Александра Михайловна знала, что характеристика «дамы» применялась мужем только в тех случаях, когда он был в крайне взвинченном состоянии.

— Толкую им, что пение «сопран» не берусь судить, но уж в басах, извините, кое-что понимаю! До самого черта дойду, а, свое докажу!

Прежде всего позвонил Ивану Семеновичу Козловскому. Оказывается, он хорошо знает этого молодого певца и собирается взять его в свой ансамбль оперы.

— Так чего же ты огорчаешься? — не утерпела Александра Михайловна.

— Огорчаюсь, что несправедливость взяла верх: двое против одного — большинство!

Максим Дормидонтович не переставал следить за успехами полюбившегося ему баса Ивана Петрова, а когда тот стал солистом Большого театра, старался, чем только мог, помогать молодому певцу.

Помимо большой работы в жюри вокальных конкурсов и смотров самодеятельности, к которой Михайлов относился с присущей ему ответственностью, он много работал как член цехкома, проявляя большую чуткость и уделяя много внимания нуждам людей.

Ни один нуждающийся человек не слышал от Михайлова слова «нет»! Если местком не располагал возможностью помочь, Михайлов хлопотал «выше». Особенно часто это было с обеспечением путевками больных.

Иногда, в особо трудных случаях, он обращался за помощью к товарищам, выбирая «поавторитетней». К их числу относил в первую очередь Ивана Семеновича Козловского. Зная, что знаменитый тенор очень внимателен и отзывчив к людям, он подходил к нему и говорил:

— Андреич очень болен, не можем достать путевку, свалится старик!

— Когда и куда пойдем? — безропотно соглашался Козловский.

Общими усилиями они, как правило, «добивались» нужных путевок.

Как и все артисты, Максим Дормидонтович не любил ранних выступлений: голос еще не разогрелся, звук непослушный, тяжелый…

А на этот раз волновало еще и то, что вся программа выступления по радио была новая. Правда, стоя у микрофона, можно было держать в руках ноты или выписанный на бумагу текст, но он этого не делал.

В театр, на концерт или передачу по радио Михайлов привык приходить задолго до начала, а сегодня и в этом пришлось изменить своей привычке. Приехали гости из Чебоксар. За разговорами незаметно прошло время, и потому на радио, как говорится, он летел «на всех парах».

Утро было хмурое. Густыми хлопьями валил снег, подновляя зимнее покрывало.

В вестибюле было еще довольно пустынно. Принимая от Максима Дормидонтовича пальто, гардеробщица, большая почитательница его баса, как-то особенно торжественно поздоровалась с ним и прибавила:

— От души поздравляю! Все мы очень радуемся за вас!

«Откуда она знает, что я пою новую программу? И почему с этим так торжественно поздравляет?» — но, увидев на больших электрических часах, что стрелка отсчитывает последние минуты до его выступления, на ходу бросил:

— Спасибо! Только поздравлять меня рано, программа еще не очень впетая…

В студии, едва он успел расположиться у микрофона, зажглось объявление: «Внимание, микрофон включен».

Лица присутствующих сегодня были особенно приветливы, а пианист из-за рояля делал какие-то невероятные жесты: то прижимал руки к сердцу, то простирал их к Максиму Дормидонтовичу. Но Михайлов уже весь сосредоточился на том, что должен исполнить.

— Рахманинов, «Бурлацкая песня». Исполняет Народный артист Советского Союза Максим Дормидонтович Михайлов, — объявил диктор.

Кровь прилила к сердцу, потом как будто мгновений вытекла из него, тело ослабло, спину пронизали огненные змейки.

Пианист заиграл вступление. Знакомая мелодия отрезвила. Весь свой новый репертуар Максим Дормидонтович исполнил как во сне. Потом сел на стул, ожидая, когда закончит свое выступление скрипач.

«Народный!» — настойчиво пульсировало в мозгу. Радость была настолько велика, что казалось: это или ошибка, или недоразумение…

— Концерт окончен, — объявил, наконец, диктор, и табличка, требующая внимания, погасла.

Все сразу заговорили полным голосом, окружили Михайлова.

Вот в газете, на первой странице… Сомнений больше не было!

В последующие дни Максим Дормидонтович особенно остро почувствовал внимание, которое питает к нему народ. Сотни телеграмм: от колхозников, от рабочих строек и заводов, от воинов армии, от писателей и артистов. Одна телеграмма была по-особому дорога: