Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Все трое в костюмах и гриме собрались в гримировальной комнате. Максиму Дормидонтовичу внесли корзину цветов, в которой была записка:

«Михайловым — от остальных артистов. Мы желаем дожить до того времени, когда все участвующие в спектакле будут только члены семьи Михайлова».

Весть об участии в спектакле «творческого коллектива» Михайловых проникла и в публику. Присутствующие в зале тепло приветствовали их возгласами и аплодисментами. Выходить за занавес приходилось всем троим. К сердцу Максима Дормидонтовича подкатывалось что-то большое и горячее, из глаз текли слезы, но он не замечал их, он был счастлив!..

В о й н а!..

Как это невероятно и вместе с тем реально!.. Словно в мир светлого ворвалось черное рассвирепевшее чудовище, калеча все и уничтожая.

За окном так же пели птицы, светило солнце, но в жизнь сразу вошел необычный, новый ритм. Люди, суровые, сосредоточенные, спешили на свои места: на предприятия, в учреждения. Многие, захватив узелок с вещами, шли прямо на сборные пункты военкоматов. По радио передавалась героическая музыка, сломав все объявленные ранее программы, а Максим Дормидонтович сидел, напряженно ожидая еще каких-то объявлений… Потом он стал ходить по комнате, останавливаясь время от времени и повторяя одну и ту же фразу: «Что-то надо делать! Что-то надо делать!»

Глядя на осунувшееся, сосредоточенное лицо мужа, Александра Михайловна встревожилась. Чтобы вывести его из жуткого состояния, пыталась пошутить:

— Как что делать? Пойди запишись добровольцем… Как в четырнадцатом году хотел.

Максим Дормидонтович ничего не ответил, продолжая напряженную прогулку по комнате.

— Иди в театр, там вместе подумаете…

«Да, да!» — словно проснулся Максим Дормидонтович, и лицо его стало менее каменным. Машинально он одел висевшее на вешалке теплое пальто и быстро вышел на улицу.

В Художественном проезде Максима Дормидонтовича нагнали Антонина Васильевна Нежданова с Николаем Семеновичем Головановым. С ними шел художник. В театр пошли все вместе.

Всегда жизнерадостная, Антонина Васильевна на этот раз была сосредоточенна и молчалива. По своей врожденной чуткости она сразу поняла и глубину смятения, сквозившего в каждой черте лица Михайлова.

— Русских людей, советских людей, — сказала она, — никто и никогда на колени не поставит!..

Максим Дормидонтович посмотрел на прославленную певицу, и на душе у него вдруг стало как-то яснее.

— Чего вздумали! — возбужденно заговорил Голованов. — Ну, ничего, мы им живо хребет сломаем!

Художник более спокойно возражал:

— Эх, Николай Семенович! За пультом вы и стратег и все прочее… а политик-то вы, извините меня, никудышный. Фашисты много лет готовились, всю Европу к рукам прибрали! Победим мы безусловно, но не так скоро, как вы рассчитываете…

До конца театрального сезона оставалось семь дней. Многие актеры, не занятые в спектаклях последней декады, считали уже себя в отпуску, но сегодня все собрались в театре. В зале возник митинг. В том зале, где обычно звучала музыка, сейчас раздавались слова гнева, клятвы верности Отчизне. Выступали актеры, режиссеры, рабочие. Многие тут же объявили о решении вступить добровольцами в ряды Советской Армии. Каждое выступление, каждое слово подчеркивало единство людей искусства со всем народом. Попросил слова и Максим Дормидонтович. Мгновение он постоял молча…

Кто-то кашлянул. Михайлов все еще не находил нужных слов и хотел сойти с трибуны, как вдруг его осенила мысль:

— Прошу все деньги, которые мне причитаются в связи с присуждением Государственной премии первой степени за исполнение роли Чуба, зачислить в фонд помощи семьям погибших воинов. И еще я прошу записать меня в бригаду по обслуживанию призывных пунктов… Этих бригад еще нет, но они должны быть… А потом, когда будет надобность, отправить в действующую армию, чтобы выступать там перед защитниками нашей Родины. Прошу рассчитывать на меня в любом случае и при любой обстановке!..

Вечером шел спектакль «Иван Сусанин». Перед началом к Максиму Дормидонтовичу зашел Александр Иванович. И как-то странно было видеть его без спецовки, со свободными от париков и красок руками.

— Вот пришел… попрощаться… завтра на фронт…

Максим Дормидонтович крепко обнял друга, по русскому обычаю троекратно поцеловал, оставляя следы грима на лице самого художника-гримера.

Играл и пел Ивана Сусанина в этот раз Максим Дормидонтович как-то по-особому; сегодня в его игру вошло что-то новое: он в самом себе ощущал ту силу, которая вдохновляет человека на героизм, презирая смерть. Эта сила — любовь к Родине!

Акт за актом проходил почти без аплодисментов. В темном притихшем зале сотни людей были связаны невидимыми стальными нитями с героем спектакля.

Может быть, это их мысли высказывает он? Стирая трехсотлетнюю давность, Сабинин призывает идти в ополчение, лечь за Русь.

Зажегся свет. Михайлов выходит за тяжелый парчовый занавес. Огонь все еще пылает в его груди. Если бы он мог вот так же, как Сусанин, совершить что-то большое для своей Родины! Он чувствует, что готов умереть за нее хоть сейчас, хоть сию минуту!..

Люди поднялись со своих мест, и опять протянулись связывающие их с исполнителем стальные нити. В напряженной тишине раздалась воинская команда:

— Бойцы части подполковника Ковалева, выходи строиться!

Максим Дормидонтович знал, что эта часть прямо из театра направляется на фронт, и крикнул со сцены:

— Счастливого вам пути, дорогие товарищи! Желаю победы над врагом! — И он запел «Интернационал». Легкие юношеские голоса подхватили гимн вначале робко, потом все увереннее. Максим Дормидонтович не заметил, как раздвинулся занавес и к нему присоединились остальные участники спектакля; пел весь зал. Взмах дирижерской палочки — и вступил оркестр. Пели люди, сознававшие предстоящие трудности, но уверенные в победе, пели, прославляя свою Отчизну, для которой готовы были на все!..

Не светятся окна домов, не горят на улицах светофоры. С затемненными фарами пробегают автомашины. Москва темными глазницами окон смотрит во мрак. В вечерней тишине под мерцающими звездами раздается вой сирены. Жители столицы узнают о приближении вражеских самолетов. Над темным ночным городом полыхают зарницы орудийных залпов.

Москва в осадном положении!

В глубокий тыл направляются учреждения, предприятия, детские сады, ясли. Непрерывным потоком идут груженые машины. Поезда отходят один за другим. Заметно опустели дома, и во дворах не слышно веселого детского щебета.

Назначена эвакуация части труппы Большого театра. Максиму Дормидонтовичу пришлось задержаться, так как его дочь Валя находилась на оборонительных работах. В ожидании ее Михайлов по несколько раз в день выступал на призывных пунктах перед отправляющимися в армию москвичами, в госпиталях — всюду, где можно было петь!