Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

В один из дней, когда Максим Дормидонтович пришел в театр, в хоровом зале уже шел митинг. Сквозь замерзшие окна светило яркое декабрьское солнце, заливая лучами весь зал, радостные лица артистов, столпившихся у репродуктора, из которого неслась весть о разгроме гитлеровцев под Москвой.

Мысли всех были с победителями! Уже второй раз диктор перечисляет трофеи, и кажется, что цифры все растут. На словах «Москва салютует защитникам Родины!» громкое «ура» оглашает вестибюль театра.

После короткой паузы, в которой слышны только радостные вздохи и дружеские поцелуи, по залу прокатывается: «Домой! Домой!»

Секретарю партийного комитета пришлось потратить немало усилий, чтобы доказать, что еще не настало время говорить о возвращении театра в Москву, впереди предстоят большие бои, большие испытания…

— Товарищи! Начнем репетицию, — призвал режиссер…

В конце декабря Михайлова неожиданно вызвали в Москву для участия в новогоднем вечере.

— Андреич, тебе одному сознаюсь, что буду всеми силами стараться из Москвы попасть на фронт. Может быть, там и Александра Ивановича где-нибудь встречу!

От художника-гримера, ныне танкиста, Александра Ивановича Смирнова в театре было получено только одно письмо, и многие уже беспокоились за его судьбу.

После концерта Максим Дормидонтович тут же выехал на фронт, но ему не удалось надолго покинуть тыл. Телеграммы директора театра, призывавшие его в Куйбышев, нашли Михайлова под Можайском, где он выступал в воинских частях.

В июле следующего года Максим Дормидонтович отправился в Москву для участия в спектаклях филиала Большого театра, возобновившего работы силами молодых актеров вскоре после эвакуации основной труппы.

— Отпускаю вас только на два спектакля, — предупредил Михайлова директор.

— Где два, там и третий. К фронтовым друзьям ведь тоже надо заехать!

И вот Максим Дормидонтович в столице. Площадь Свердлова в ярком солнце. Заливает оно и здание дирекции Большого театра и вход в метро, где по ночам тысячи москвичей, особенно женщины с детьми, находят надежное убежище. Пробегают грузовики и легковые автомашины, выкрашенные в защитный цвет. Спешат деловые москвичи. На углах цветочницы с большими корзинами ярких букетов. Около киосков выстроилась длинная очередь за газетами. Два часа дня.

В вестибюле театра Максим Дормидонтович встретил Платоныча. Старик наотрез отказался покинуть Москву. Он упрямо считал, что лучше его никто не убережет театр в случае бомбежек. Если он будет в пожарной охране, ни одной «зажигалке» не бывать на крыше театра!

Остановились поговорить.

— Где вас застала вчера воздушная тревога, Максим Дормидонтович?

— На концерте в МВО, а вы где были?

— Вчера, знаете ли, я немного осрамился, — смеется старик. — Что-то голова разболелась, я прилег; думаю, может быть, сегодня не прилетит. Только стал засыпать, а тут сирена; я скорей одеваться, выбежал на улицу, гляжу — на одной ноге белая туфля, а на другой черная.

Оба засмеялись, но в это мгновение стены вздрогнули от грохота. Максима Дормидонтовича отбросило через всю комнату и прижало в угол, Платоныча перевернуло, и он упал на пол. Михайлов стоял оглушенный. Стоны Платоныча вывели его из оцепенения.

— Иван Платоныч, вы живы?

Из несвязных слов старика Михайлов понял, что тот цел, но стонет и плачет о театре, бомба, наверное, попала в него?

— Этого не может быть! Я сейчас посмотрю, что делается на площади, — и Максим Дормидонтович выбежал на улицу.

Площадь была пуста. В луже крови лежала женщина, судорожно прижав к груди ребенка. Шагах в двух от нее мертвый старик. Газета, которую он только что купил, зажата в кулаке. Около театра большой воз декораций, лошадь повисла в оглоблях, упала на согнутые передние ноги, как бы кланяясь.

По-прежнему ярко светит солнце и безмятежно синее небо.

Максим Дормидонтович чувствует, что голова его кружится, он весь слабеет, ноги и руки делаются точно ватные. Чтобы не упасть, опускается на ближайшую скамейку. Поблизости видит еще несколько раненых. Их уже окружил народ, подходят машины скорой помощи. А театр стоит целый и величественный, с колоннами и летящей колесницей!

И по возвращении в Куйбышев Михайлов долго не мог прийти в себя. Перед глазами все вставала площадь Свердлова, убитая мать с ребенком, старик… голубое небо и единственное облачко на нем. Не то облачко, не то дым, оставленный подкравшимся на большой высоте гитлеровским стервятником…

Подходила к концу работа над ролью дон Базилио, но это не радовало, — Михайлов настойчиво, просил отпустить его на фронт. Наконец, в сентябре руководители театра сдались. Максим Дормидонтович поспешно стал собираться в путь. Он не мог забыть, как под Можайском выступал перед летчиками прямо у самолетов, а через полчаса все они поднялись по тревоге отбивать воздушную атаку фашистов на Москву. Он видел, как ненавистная машина со свастикой рухнула на землю. Ее сбил летчик, только что слушавший его песни! Конечно, это было совпадение, но Максиму Дормидонтовичу казалось, что и он посильно участвовал в этой победе.

— Ты как в Колонный зал собираешься, — грустно пошутила Александра Михайловна, когда муж попросил приготовить в дорогу крахмальную белую рубашку и парадный костюм. — Вряд ли понадобятся тебе эти вещи на фронте!

— Мы должны выступать перед бойцами так, как будто это происходит в Колонном зале. Кстати, — вспомнил он, — надо мне, как бригадиру, распорядиться, чтобы и все остальные члены бригады были в полном параде!

Только когда Михайлов сидел уже в машине, следовавшей в штаб фронта, он почувствовал, что теперь ничто не помешает осуществлению его желания.

Наступила ранняя осень. Выжженная войной трава. По дороге ямы от фугасок. Совсем черные, сожженные деревья, обуглившиеся кустарники. Ни одной птицы. Глухо, ритмично стреляют орудия.

Патриотизм! Он заложен не только в людях, но и в природе. Русский лес!.. Вот он стоит настороженный, будто готовый к бою…

На фронте бригаду артистов приветливо встретил генерал Голиков. Гостеприимный хозяин просит всех размещаться и чувствовать себя как дома. В это время поблизости где-то очень неласково рявкнула пушка. Все переглянулись и весело рассмеялись.

Еще в Москве Максиму Дормидонтовичу при составлении программы советовали репертуар выбирать веселый, и он сразу же решил спросить генерала, стоит ли петь невеселую, как известно, арию Сусанина?

— Обязательно даже, — сказал тот. — Это героическая и светлая ария, не говоря уже о чарующей музыке!

Первый концерт состоялся на поляне большого леса. Ели и сосны стояли насупившись. Небо в просветах макушек деревьев — синее, безоблачное, и доносящиеся залпы звучат совершенно несуразным диссонансом. На поляне разместились вооруженные бойцы. Кажется, вот сейчас раздастся команда, и все, как один, ринутся в атаку.