Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Он махнул рукой и замолчал, а Максим Дормидонтович подумал: «Вот откуда у него такая нежность в глазах!»

С тем же выражением солдат говорил и о музыке.

— Вот вчера, только перестрелка кончилась, к нам передвижка с радиоустановкой прибыла. Передавали «Евгения Онегина» — сцену дуэли, слышим, Лемешев поет:

Вот и забыл… Нет, вспомнил:

Хорошие слова, — покачал он бритой головой.

Михайлов смотрел на его обветренное лицо, на гимнастерку, выстиранную, видимо, где-нибудь наспех в ручье, и глубокая нежность к русскому простому человеку охватила его.

А он, радуясь, что его внимательно слушают, продолжал:

— А тут ка-ак саданет бомба! Здрасте, я ваша тетя! Давно вас не было! Такую оперу слушать мешают! Ох, что это я так много говорю-то? — вдруг спохватился солдат. — Вы, наверно, слушать устали?

Максим Дормидонтович ответил, что нисколько, и спросил:

— Ну, а потом? Потом что было?

— Что потом? Убил его Онегин, загубил за зря молодую жизнь, — отвечал солдат, по-своему поняв вопрос артиста. — А что бомба — это привычно! Это мы каждый день слышим. Жаль, что оперу помешали слушать, не каждый день услышишь!

Солдат замолчал. В пожелтевших от табака пальцах он держал забытую незажженную цигарку.

Артиллеристы принимали Народного артиста с таким искренним теплом и провожали с такой благодарностью, что Максим Дормидонтович еще раз подумал: «Не зря так рвался на фронт. Выступления артистов доставили этим людям, каждый из которых — герой, минуты настоящей радости».

У танкистов Максим Дормидонтович давал концерт накануне фашистской танковой атаки. Концерт был в большой палатке — столовой. К началу концерта палатка заполнилась до отказа. Михайлов видел перед собой благодарные глаза солдат. Видел, как отражались на обращенных к нему лицах все перемены настроения в песнях: то печаль, то смех, то радость, то надежда.

В середине концерта вошел, вернее, протискался вдоль стенки палатки молоденький офицер. Он остановился совсем близко от эстрады. У него были светлые и ласковые, почти детские глаза. Когда окончился номер. Максим Дормидонтович спросил его, как перед тем он спрашивал аудиторию, что он хотел бы послушать?

— «Для берегов отчизны дальной», — быстро ответил тот.

Надо было видеть, печать какого сосредоточенного восторга, благоговения и умиления легла на лица слушателей и молодого офицера-танкиста, когда Народный артист запел этот романс. Раздались чарующие, идущие прямо от сердца к сердцу пушкинские слова:

Чей-то голос крикнул: «Браво!» Раздались аплодисменты, от взрыва которых, казалось, улетят полотнища палатки.

Концерт продолжался допоздна. Максим Дормидонтович готовился уже к исполнению заключительной песни, как вдруг все смешалось. Михайлов и потом не мог вспомнить, с чего это началось. Внезапный вихрь сорвал полотняные стены, опрокинул фонари и его самого бросил куда-то в сторону, прямо в плотную массу людей. Тут же его подхватили чьи-то руки. Потом он услышал голос баяниста.

Вскоре все успокоилось. Осенний воздух быстро освежил Максима Дормидонтовича, и он зашагал вместе с солдатами, расходившимися с концерта по своим местам.

— Это он опять в госпиталь метил, да не попал, чертов сын, — мрачно проговорил пожилой солдат, изредка освещавший дорогу маленьким фонариком.

— Ничего, завтра мы ему сдачи дадим, — усмехнулся его товарищ, посматривая на небо.

В воздухе гудели самолеты. Максим Дормидонтович почувствовал смертельную усталость, и ему захотелось спать. Дойдя до своей палатки, он с трудом стащил ботинки и повалился на койку, не успев раздеться.

На другой день, возвращаясь после обеда, Максим Дормидонтович проходил мимо госпиталя. Навстречу ему два санитара несли кого-то на носилках. Когда поравнялись, Максим Дормидонтович узнал молодого офицера-танкиста. Ему уже не нужен был госпиталь.

— Когда же это его?

— Нынче, — ответил санитар, — один с тремя танками схлестнулся.

Максим Дормидонтович не мог дальше идти. Он долго стоял на дороге под мелким дождем. Ему все представлялось лицо танкиста и казалось, что это его сына только что пронесли мимо него.

Какой ужас! Какой бессмысленный ужас — война! Когда, наконец, поймут это люди? Когда?!.

Максиму Дормидонтовичу сообщили, что в Москве собираются возобновить спектакль «Иван Сусанин». Это было и радостно, и до некоторой степени печалило: придется в скором времени покинуть фронтовых друзей.

К прощальному концерту он готовился с большим волнением. Коротким словом ему хотелось выразить свои переживания. Но все слова казались недостаточными. Песня — другое дело:

Он пел всем сердцем каждое слово песни.

С большой теплотой воины выражали благодарность артистам. Они говорили о радости, доставленной им в необычно тяжелой фронтовой обстановке.

Командование наградило Максима Дормидонтовича Михайлова именным пистолетом и грамотой, а также отметило работу бригады специальным приказом.

В первый же день возвращения в Москву Максима Дормидонтовича потянуло на Красную площадь. Декабрьский ветер бушевал над настороженным городом и морозил сухим дыханием, подметал и без того чистые камни площади. К Мавзолею с великим именем, высеченным на граните, принес Михайлов молчаливый отчет раненого Вани-летчика, погибшего офицера-танкиста и многих других, которые, прощаясь, словно давали наказ побывать на Красной площади и рассказать у подножья Мавзолея о бессмертных подвигах советских бойцов.

Подойдя к Мавзолею, Максим Дормидонтович снял шапку и склонил голову.

В предутреннем безмолвии гулко прозвучал бой часов Кремлевской башни, предвещая час возмездия врагам и час победы советским людям!..

Максим Дормидонтович быстро включился в жизнь города. Начались выступления в спектаклях, концерты в госпиталях, воинских частях, на фабриках и заводах. Он выступал сам и организовывал множество концертов в фонд обороны. Громадная работа шла неутомимо и на большом подъеме. Теперь уже этот бурный темп жизни каждый день подогревался радостными вестями с фронтов. Советские воины, перейдя в наступление, теснили фашистских захватчиков и освобождали один за другим родные города.

Уже много месяцев в Москве отменена светомаскировка, небо столицы стало недосягаемым для фашистских стервятников. Хотя напряженные бои на фронте еще продолжаются, свет на улицах и в домах создает праздничную обстановку. Возвращаясь поздно вечером, москвичи останавливались перед каким-нибудь ярко освещенным домом, испытывая от одного этого зрелища большую радость.