Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Хая не поправляет ее, не говорит, что я ее племянница; это слишком долгая история, чтобы рассказывать ее в коридоре незнакомке, которой знать об этом ни к чему.

Миссис Мендельсон (она сообщает мне свое имя, едва мы проходим сквозь двойные двери в громадное лобби, уставленное бархатными кушетками и монструозными букетами из искусственных цветов) ведет меня по длинному мраморному коридору, мягко подсвеченному изящными люстрами и бра. От коридора отходит множество коридорчиков поуже, но мы шагаем дальше, потому что, говорит она, я направляюсь в специальную комнату, выделенную для невест. Когда мы туда приходим, я не могу вспомнить, каким путем мы шли и как вернуться, и это немного меня пугает, потому что комната для невест тесная как шкаф (интересно, какие же комнаты тогда достаются остальным), и мне страшновато думать о том, что я превращусь в точку на карте — в маленькую женщину, которая готовится в крошечной комнатке, окруженная сотнями других женщин в других крошечных комнатках — и затеряюсь в этом потоке вещей.

— Ты знаешь, что делать, мамеле ? — снисходительно спрашивает она, стоя передо мной, уперев руки в бедра и широко расставив ноги, будто демонстрируя свой авторитет. Она намекает, что я, возможно, что-то позабыла из того, что мне рассказывали про микву , но я все помню — я училась перед тем, как прийти сюда, и у меня никогда не было проблем с памятью, — поэтому я широко и наигранно улыбаюсь ей, словно разгадала ее замысел и не позволю ей меня недооценивать:

— Конечно, я все помню. У меня была отличная преподавательница для невест. Но спасибо за заботу! — Мой голос тонок и пронзителен и звенит от нервозности.

— Очень хорошо, мамеле , — уступает она. — Просто нажми кнопку на стене, если я тебе понадоблюсь. — Панель с кнопками вызова мигает красным рядом с ванной. На одной кнопке написано «Помощь», на другой «Готова». Есть и маленький интерком. Я киваю.

Когда она выходит из комнаты, я быстро разбираю свою сумку и вынимаю все, что принесла с собой. Я включаю краны, наполняю ванну водой и начинаю с первого пункта в своем списке. Сначала надо снять линзы и убрать их в футляр. Смыть весь макияж, почистить уши, поработать зубной нитью и коротко подстричь ногти. В ванне я дважды мою голову, расчесываю волосы и очень тщательно проверяю, хорошо ли помыла все изгибистые места на теле, как велела преподавательница, чтобы убедиться, что ничего не осталось у меня между пальцами ног, в пупке или за ушами. Изгибы — это очень важно. «Ничто не должно отделять тебя от воды, — предостерегала она меня. — Если ты потом обнаружишь то, что могло быть на тебе, когда ты была в микве , нужно будет вернуться и проделать все заново». Мне этого не хочется, поэтому я тщательно проверяю, достаточно ли чиста, как положено по закону.

Закончив отмокать, я вылезаю из ванны с потемневшими и сморщившимися от воды пальцами, которые стали похожи на финики, заворачиваюсь в свой новый синий махровый халат и жму на кнопку «Готова» на панели. Голос миссис Мендловиц тут же с треском откликается в интеркоме, как будто она только и ждала, чтобы ответить. «Как ты быстро, мамеле !»

Я не отвечаю. Миг спустя она заходит ко мне, скользя в тапочках. Увидев, как я в своем халате элегантно сижу на краю унитаза, она раздраженно машет руками:

— Нет, нет, мамеле, я не могу проверить тебя в таком виде, в халате — о чем ты думала? Ты должна быть в ванной, это так не делается!

Мои щеки вспыхивают, и я снимаю ногу с ноги. Это бред какой-то. С чего бы мне быть в ванне? Моя преподавательница точно говорила, что проверять меня будут в одетом виде. Я пытаюсь что-нибудь сказать, но из глотки не выходит ни звука.

Лицо служительницы непреклонно, но ее жесты выдают едва заметный триумф, и она нетерпеливо загоняет меня в ванну со словами: «Некогда мне ждать, мамеле . Мне еще много девушек сегодня надо обслужить. Не бойся, деточка, разве тебе учительница для кале не рассказывала, что надо делать? Ты же все помнишь, так ведь?»

Она пытается подловить меня, убедить, что права она, что я просто забыла, но я готова поклясться, что помню. Я перебираю воспоминания в голове, потому что не верю, что могла позабыть нечто подобное, но в той квартире все время было жарко, и, возможно, в какой-то момент я задремала — не знаю. Это ужасное чувство, но я понимаю, что у меня нет иного выбора, кроме как повиноваться ей, так что я быстро выскальзываю из халата, и спустя мгновение я уже в воде — колени согнуты и плотно прижаты к груди. Я покрываюсь мурашками и вижу, как волоски встают на руках дыбом. Миссис Мендельсон присаживается возле ванны, и у нее на лице написано такое удовлетворение, что мне кажется, что она победила, что она жаждала этой победы, что в этом и заключается ее сила. Меня охватывают злость и бессилие, и я чувствую, что в глазах начинает пощипывать, но больше всего на свете мне хочется сохранить невозмутимый вид, чтобы показать ей, что мне все равно, что меня это не трогает, что я непробиваемая как броня и никому не удастся вогнать меня в стыд.

Свет здесь такой белый. Моя кожа выглядит голубоватой под жестким ярким освещением ванной, и в воде очертания тела искажаются — под ней пальцы кажутся толстыми, а над ней — непропорционально тонкими. Я зажата и напряжена, колени гудят под руками, руки туго обхватили колени, и с помощью этого мускульного усилия я сдерживаю себя от проявления эмоций, пока она проверяет, нет ли у меня в волосах перхоти, а на коже шелушения.

— Все в порядке, мамеле , ты готова. Надевай халат и шлепанцы, и я отведу тебя в микву . — Она даже не отворачивается, когда я вылезаю. Теперь я вообще на нее не смотрю, только крепко сжимаю губы в линию, раздув ноздри от усилия. Кажется, что мозг в моей голове раскалился и распух и изнутри давит мне на глаза.

В коридоре я слепо следую за ней, потому что зрение мутится от сдерживаемых слез. Мы приходим в маленькую комнатку с небольшим голубым бассейном. Эта часть мне знакома, и я снимаю халат, отдаю его ей и спускаюсь по ступенькам в воду, стараясь не спешить, хоть и чувствую, что она за мной наблюдает — пусть думает, что я не испытываю ни тени смущения. Никто не причинит мне боль. Кто бы что ни делал, меня не сломить. Я как сталь.

Вода приносит облегчение. Я вижу благословение на иврите, напечатанное на кафельной стене слева от меня. «Благословен ты, Ашем, освятивший меня своею заповедью и повелевший мне погружаться в воду», — бормочу я тихо. Я погружаюсь один раз и поднимаюсь, чтобы услышать, как она говорит «кошер», а потом еще два раза, следя за тем, чтобы ноги не касались дна в тот момент, когда на долю секунды требуется погрузиться в воду целиком. Я слежу за тем, чтобы волосы не всплыли, а тело приняло такую позу, при которой вода попадает везде. После третьего раза я складываю руки на груди, как положено, и вслух произношу благословение. Вот теперь все.