Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

— И что это было? — спрашиваю я у Эли. — Что ты рассказал отцу?

Он съеживается от моего требовательного тона.

— Я ничего ему не рассказывал, он сам меня спросил! — быстро протестует он. — Он застиг меня врасплох, и я просто рассказал ему все как было. Я не думал, что он кому-то расскажет!

— Ты рассказал отцу? Твоя мать уже знает! Она же всем об этом расскажет! Вся твоя семья уже, наверное, в курсе! Да и моя наверняка уже тоже! О чем ты вообще думал?

— Я не знаю, я не думал , меня застали врасплох!

— Ты не думаешь, что мы сами должны решить эту проблему? Ты не думаешь, что это интимный вопрос, с которым пара должна разбираться без посторонних? Ты не подумал, как стыдно будет мне оттого, что все вокруг узнали о наших личных делах?

Я паникую при мысли о том, что будет, когда один расскажет другому, о том, что слухи в моем мире разлетаются со скоростью света, и перед глазами у меня встает картина будущего, где я шагаю по Ли-авеню, а люди показывают на меня пальцами и шепчутся обо мне — о девушке, которая не сумела через это пройти. О ужас! Я такого не вынесу.

Эли перебивает меня, на лице его написана боль:

— Все будет хорошо. Отец говорит, что нам просто нужно заняться этим сегодня ночью. У нас все получится, и, когда получится, обсуждать больше будет нечего. Уйдем, как только закончится шева брахот [214] Семь благословений (др. — евр.). В течение семи дней после свадьбы для новобрачных устраивают торжественные трапезы, на которых читают специальные благословения молодым. , и тогда не будем такими уставшими. Может, проблема вчера была как раз в этом, может, мы просто слишком устали!

— Может, — отвечаю я, хотя знаю, что это не так. Это не объясняет, почему моему чреву не удалось открыть свои врата, несмотря на громкий и настойчивый стук извне. Моему странному, непокорному чреву, которое совсем не ждет гостей.

Эли предлагает поспать днем, чтобы вечером мы были отдохнувшими, но вместо сна я наблюдаю, как он дремлет с безмятежным лицом, заткнув руку под подушку. В дверь звонят, и я выхожу в гостиную, чтобы ответить на домофон. Это Хая, и я впускаю ее.

— Я наслышана о случившемся, — говорит она, усаживаясь за мой новый обеденный стол и аккуратно скрещивая ноги в чулках под стулом. Я жду, что она встанет на мою сторону, скажет что-то ободряющее. Но ее лицо остается каменным, когда она продолжает свою речь. — Если и существует залог успешного брака, то он заключается в том, что мужчина должен быть королем в собственной спальне. Если он король в своей спальне, то и в остальном чувствует себя королем, чего бы это ни касалось.

Она делает паузу и пытливо смотрит на меня, ее ладони сжимают ручки черной сумки-ведра, с которой она пришла.

— Ты понимаешь, о чем я? — спрашивает она, ожидая подтверждения.

Я киваю, слишком ошарашенная, чтобы произнести хоть слово.

— Хорошо, — твердо говорит она, поднимаясь и разглаживая юбку. — Тогда мы со всем разберемся. Я даже не буду рассказывать об этом Баби и Зейде — зачем тревожить их плохими новостями в таком преклонном возрасте и хрупком здоровье?

Я улавливаю в этих словах намек и тут же чувствую себя виноватой.

Но, когда дверь за ней закрывается, я все еще не понимаю, о чем речь. Каким это образом мы со всем разберемся, гадаю я. Может, у нее есть какой-то план? Потому что у меня его нет.

Лучшее в семи днях благословений после свадьбы — это возможность щеголять нарядами. Во время семи вечеров празднеств и добрых пожеланий невеста должна быть одета лучше всех присутствующих — так положено, чтобы привлечь к молодым удачу. Каждый вечер я облачаюсь в новый наряд — придирчиво выбранный и точно подогнанный портнихой по моей фигуре и потому сидящий как перчатка. Мои парики изысканно уложены и закреплены лаком для волос.

В течение этих празднеств моя новоявленная золовка Шпринца, сама вышедшая замуж всего два месяца назад — так ей не хотелось дожидаться нашей свадьбы, — мрачно восседает в углу, всем своим видом выражая горькую печаль, причину которой я не понимаю. Но я игнорирую ее, потому что, к своему несчастью, слишком занята задачей, с которой мы не можем справиться всю неделю.

Дни после свадьбы, которые должны были стать счастливейшим временем в моей жизни, наполнены попытками консумировать брак. Но с каждой неудачей Эли все больше и больше переживает, и в результате его семья все сильнее и сильнее давит на нас, чтобы мы завершили дело. К третьей попытке Эли больше не может добиться отзывчивости от своего тела, а я не могу впустить то, чего нет. Он объясняет мне, как у него происходит процесс возбуждения, и мы не спим до пяти утра, пытаясь успокоить его нервы и расслабить его настолько, чтобы он мог попробовать еще раз, но к концу недели оба практически теряем рассудок от отчаяния.

В ешиве, рассказывает Эли, парни онанируют друг другу. Поскольку там вокруг одни мужчины, а девушек нет, вид парня способен его возбудить. После стольких лет от резкой перемены ему не по себе, объясняет он, тяжко вздыхая. «Я даже не знаю, привлекаешь ли ты меня. Я понятия не имел, как выглядят девушки, пока не увидел тебя».

Внезапно я теряю всю уверенность в себе. Я предполагала, что он будет сражен, лишь только взглянув на меня. Теперь же я вижу свое тело его глазами — чужое, загадочное и непонятное.

В конце недели раввины велят нам прекратить попытки, потому что от раздражения у меня идет кровь, и с технической точки зрения определить, действительно ли эта кровь идет из разорванной плевы, невозможно, поэтому я становлюсь нечистой. Они постановляют, что сейчас я в состоянии ниды и, как и положено замужним женщинам, должна отсчитать семь чистых дней — или четырнадцать лоскутов, — прежде чем погрузиться в воды миквы .

Процесс очищения — перед тем, как я смогу повторить попытки, — занимает две недели, но за неделю до похода в микву я просыпаюсь от ужасного зуда на левой руке. Я думаю, что это укус комара, и ожесточенно расчесываю его всю ночь, то и дело проваливаясь в сон, но, проснувшись наутро, обнаруживаю на руке и плече целую гряду воспаленных красных пузырьков. Я никогда не видела такой странной сыпи, поэтому срочно записываюсь на прием в местную поликлинику на Хэйворд-стрит. Обычно я не хожу к докторам в этой поликлинике, поскольку она, хоть и управляется хасидской общиной, финансируется государством, и потому открыта для всех пациентов, и там всегда толпы и грязь. Однако быстро записаться куда-нибудь у меня не выходит.

Доктор Кац осматривает меня сверху донизу и пристально изучает сыпь, но довольно долго не может определиться с диагнозом. В конце концов он говорит, что на восемьдесят процентов уверен, что это какая-то разновидность ветрянки, но не гарантирует, что это именно она, и прописывает антивирусное лечение на случай, если его диагноз все-таки верен.