Дебора Фельдман - Неортодоксальная. Скандальное отречение от моих хасидских корней

Когда женщина объясняет Эли, как все устроено у меня там внизу, мне становится немного легче, поскольку я не единственная, на кого возлагают вину за происходящее.

Затем врач-мужчина объявляет, что осмотрит меня и проверит, все ли в порядке. Поначалу я возражаю. Я никогда не проходила гинекологический осмотр и поэтому паникую и отказываюсь взбираться на кресло. В конце концов врач говорит, что использует обезболивающее; он наносит немного лидокаина, прежде чем ввести в меня палец в перчатке. После нескольких секунд неприятного тыканья он озвучивает диагноз: «У вас две плевы. Вам потребуется операция».

Это значит, что я дважды девственница. Эли пересказывает матери слова врача, но она презрительно фыркает. Когда речь заходит об операции, говорит она, решения одного врача недостаточно. Нужно второе мнение. Она дает Эли номер своего гинеколога на Манхэттене, специалистки по сложным случаям, с которой она рожала всех своих детей.

У доктора Патрик офис на Пятой авеню с окнами на заснеженные просторы Центрального парка, и, глядя в них, я вижу, как такси взрезают слякоть на дорогах, а некоторые из них по сигналу парковщика останавливаются возле отеля Pierre. Я ощущаю себя очень маленькой в этом кабинете, в этой чванливой части Манхэттена, ни секунды не сомневаясь, что медсестры и врачи смотрят на меня сверху вниз из-за того, что в семнадцать лет я уже замужем за мужчиной, который носит черные бархатные шляпы и длинные шелковые плащи, пейсы которого энергично пляшут при каждом его движении.

Доктор Патрик хмурится и сосредоточенно морщит лоб, засовывая в меня стальной расширитель и водит им то в одну, то в другую сторону. «Возможно, у вас перегородка, — говорит она. — Похоже, что там рубцы, и из-за рубцов такое иногда бывает. Это вроде дополнительной стенки внутри влагалища. Мы отправим вас на МРТ для подтверждения». Произнося это, она переводит взгляд на меня, но, похоже, не ждет никакой реакции. Видимо, она уже сочла, что особых чувств по этому поводу я не испытываю. Она с деловым видом выходит из комнаты, и, пока я одеваюсь, заходит медсестра с неприветливым лицом и выдает мне назначения. Не знаю почему, но в этом офисе мне невыносимо стыдно за свое существование — так, как никогда не бывало в Вильямсбурге.

Когда мне впервые в жизни делают МРТ, я обнаруживаю, что страдаю клаустрофобией, и так сильно плачу в трубе, что все мое тело ходит ходуном, и получить ясный снимок не удается, и на меня кричат в интерком: «Лежите спокойно!» Результаты МРТ неоднозначные, говорит доктор Патрик. Иногда продольные перегородки не видны на МРТ. Тут ничего не поделаешь, говорит она, сходите к другому специалисту. И выдает нам направление.

Эли больше не подступается ко мне так, как вначале, когда каждая ночь еще таила в себе возможность, что долгая череда наших неудач будет прервана и что каким-то образом он сумеет собрать осколки своей разбитой мужественности, и в нашем браке появится хоть какой-то смысл. Он считает, что в этом нет толку, пока мы ходим от врача к врачу и не знаем точно, в чем проблема. Думаю, он надеется, что есть какая-то серьезная загвоздка, что угодно — лишь бы отвести вину от нас, от себя самого. И хотя я так и не поверила, что проблема во мне, когда мне об этом сказали, подозреваю, что он в это поверил. Он всерьез воспринимает все, что говорит его родня.

Каждый день он все позже возвращается с работы и сразу же убегает на вечерние молитвы. А ведь поначалу он все время прогуливал их, чтобы просто побыть со мной. Я не против и отпускаю его, но, когда он приходит домой, я выговариваю ему за то, что он покидает меня. Я хочу, чтобы меня не трогали, но не хочу чувствовать себя нелюбимой. Так как же быть?

Когда он уходит, я подолгу лежу в ванне. Ванная комната стала для меня огромным утешением после всех испытаний последних месяцев. Здесь большая ванна и дорогая блестящая плитка, и с расставленными в стратегических местах ароматическими свечами эта комната превращается в мой личный оазис умиротворения.

Иногда Эли, вернувшись домой, обнаруживает, что я все еще отмокаю. «Ты превратишься в чернослив», — говорит он. Я смотрю на свои пальцы, но они выглядят не слишком сморщенными. Когда я наконец вылезаю из ванны, то всегда чувствую себя одурманенной и слабой. Видимо, это от горячей воды.

Как-то вечером я по привычке залезаю в ванну, включаю горячую воду и с удовольствием грею в ней свои вечно ледяные ноги. Но спустя несколько минут начинает казаться, что у меня горит все тело. Лицо, которое от воды довольно далеко, просто пылает огнем. Я выбираюсь из ванны и пытаюсь остыть, но не могу избавиться от этого чувства. Оно волнами поднимается у меня в груди и голове, и, поскольку я не понимаю, что происходит, мой пульс учащается. Через пару минут мой ужин поднимается по пищеводу и мощными фонтанами рвоты извергается в унитаз. Впервые в жизни меня рвет без ощущения, что я отравилась. Понятия не имею, почему это происходит, и некоторое время пытаюсь убедить себя, что что-то не так с едой, хотя на Эли она такого же эффекта не оказала. Он вечно твердит, что желудок у него железный.

Через некоторое время Эли возобновляет попытки. Раввины велели ему продолжать прилагать усилия вне зависимости от того, что говорят врачи. Наши жизни разделились на чистые дни и нечистые дни: две недели мы опасливо сближаемся, зная, что эти попытки тщетны, и еще две недели тщательно друг друга избегаем, стараясь не нарушать законов ниды . Такое чередование выбивает меня из колеи. Как только к концу двухнедельного отрезка натужного интима я начинаю приспосабливаться к новой тональности наших отношений, меня снова отбрасывает в состояние ниды , и я чувствую себя отвергнутой и нежеланной.

То, как Эли переходит от желания близости со мной к желанию быть как можно дальше от меня, кажется мне какой-то разновидностью психологических пыток. Я не могу понять, каковы его истинные чувства ко мне, когда он так легко переключается туда и обратно, заводится и остывает. Почему я не могу так собой управлять? Эли следует букве закона; кажется, что только к заповедям Божьим он испытывает настоящую любовь. Я желанна для него, только когда вписываюсь в рамки его праведной преданности Галахе .

Мои же чувства — хрупкие, пугливые создания; и, чтобы выманить их наружу, требуется время, но как только они наконец находят себе уютное местечко, их тут же отправляют обратно в изгнание. Вскоре я совсем теряю желание сближаться с мужем, потому что с ужасом жду дня, когда он опять оттолкнет меня. Я осознаю, что стала очень замкнутой; с каждым днем люди все сильнее отдаляются от меня, пока окончательно не превращаются в точки на горизонте. Мое собственное тело тоже живет отдельно от меня, и я могу совершать с его помощью разные действия, не чувствуя, что при этом присутствую.